Читать книгу - "Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский"

Прасковья Николаевна, ослепленная его услужливостью, допускала его в самые близкие сношения в доме. Сие не могло мне нравиться, и я также стал удаляться от него; он же начал на меня наговаривать Паскевичу и был одной из больших пружин всех неудовольствий и гонений, тогда наполнявших Грузию и войска. Словом, Голицын был поселитель раздора, источник зла, огорчений, недоверчивости, ссор и не менее того пользовался расположением слабой тещи моей, вопреки всему отвращению, которое я к нему имел. Сим он не удовольствовался: он стал вмешиваться и в семейные дела мои, поселяя раздор и несогласия через различные ябеды и наговоры. Дурно окончив службу свою в Грузии, он возвратился в Россию, где по разным дурачествам, сделанным им в Петербурге, дававшим современно повод к подозрению его в помешательстве, он был изгнан из столицы и ныне поселился в Крыму, где и продолжает свои безумствия.

Готовясь в скором времени снова выступить в поход, я уже не хотел более водворяться на прочной ноге в своем доме, дабы не прельститься удовольствиями домашней жизни, с коими бы мне было трудно расстаться. Я поставил на дворе кибитку свою и палатки, в коих расположил канцелярию, походные экипажи свои держал уложенными и жил у себя в доме как гость, готовясь всякую минуту к выступлению в поход, который вскоре и случился^[32].

Я проводил сколько можно более время в кругу семейства своего, с коим вскоре мне надобно было расстаться, и бывал у главнокомандующего, коего расположением я, казалось, пользовался, что он мне и доказал поручением в начале войны всех выступавших войск в командование мое, для собрания их на границе в лагере. Тогда Сакен поддерживал еще сие расположение Паскевича ко мне и ко всем… Мне известно, что возрождавшиеся даже тогда между ним и Сакеном неудовольствия были прикрываемы лживыми примирениями и личиной искренности, коих развязка должна была когда-нибудь открыться и коих последствия не могли быть хороши.

Между тем все готовилось к выступлению; ибо слухи носились, что турки хотели нас предупредить в открытии войны, и вторжения их в границы наши могли понудить нас к движениям, совершенно отклоняющимся от нашей цели. Мы не хотели им дать выгоды наступательных действий, а потому и спешили сами начать; но нам предстояло перейти горы, на границе лежащие, и в коих подножный корм показывался лишь в исходе мая месяца, а потому и посылали несколько раз офицеров для осмотра сих гор; но они всякий раз возвращались с известиями, что снега еще непроходимы на вершинах, почему и приостанавливалось общее движение войск.

Не знаю, кем было сделано предположение для начала военных действий сего хода, Паскевичем или Сакеном, но оно состояло в том, чтобы выступающие войска соединились близ Ахалкалак. Поводом к сему служило, кажется, то, что у нас были известия о двух намерениях турок, из коих по одному знали, что неприятель собирался возобновить нападения свои на Ахалцых, а по другому, что главные силы его, выступившие из Эрзрума, угрожали Карсу. А потому мы и хотели занять такое место, из коего бы можно было в случае надобности податься на оба фланга, из коих на правом находился Бурцов с отрядом вне Ахалцыха, а на левом близ Карса генерал-майор Панкратьев, прибывший из Хоя (что в Персии) с отрядом, занимавшим город сей по мирному договору с персиянами. Плана сего порочить нельзя; он был хорошо или счастливо соображен… Военные действия Бурцова начались 1 мая, на левом же фланге у Панкратьева военные действия, хотя не важные, начались еще ранее…

Дело, весьма маловажное, происходило в Баязетском пашалыке, занятом в прошлом году Чавчавадзевым; в самую же крепость Баязет был послан генерал-майор Попов, который и держал оную с частью войск вновь порученной ему бригады 20-й пехотной дивизии.

Я был назначен Паскевичем для командования войсками, собиравшимися в центре, к коим должен был прибыть главнокомандующий, и 29-го числа получил я от Паскевича следующее повеление: