Читать книгу - "Битва железных канцлеров - Валентин Пикуль"

Главная задача – развитие внутренних сил страны.

Но это не значит, что Россия замыкается в себе.

Напротив, она готова активно участвовать в политической жизни всего мира, и в первую очередь – в Европе…

Телеграфы отстукивали решающий аккорд Горчакова:

Говорят, что Россия сердится.

Нет, Россия не сердится.

Россия сосредоточивается.

Последнюю фразу с французского языка в столицах мира переводили по-разному, а зачастую она звучала с угрозой:

– Россия усиливается…[4]

Сказав то, что лежало на сердце, он отъехал в деревушку Лямоново, что захилилась средь псковских лесов и кочкарников, забытая и печальная… Ах, боже мой! Вспомнилось, как впору младости, проездом из Европы, заглянул он в Лямоново, откуда недалече и Михайловское. Горчаков тогда лежал в простуде, Пушкин приехал к нему, они обнялись… Целый день вместе! Он как раз писал «Годунова», читал отрывки. Как давно это было… В памяти остались драгоценные строки:

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе! – фортуны блеск холодной

Не изменил души твоей свободной,

Всё тот же ты – для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой:

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,

Но невзначай проселочной дорогой

Мы встретились и братски обнялись.

Проселочной дорогой, мимо старых ветел и мужицких гумен, из ворот которых вылетала, кружась, отсеянная полова, ехал Горчаков в деревню Лямоново – возвращался в юность… Поля, поля, поля! Бричку дергало на ухабах, бревенчатые мосты забавно тараторили под колесами. Жарко было. Но уже проплывали в воздухе осенние паутины-седины, и, подоткнув подолы, глядели из-под руки русские жницы на пылящую вдоль проселка барскую бричку…

Русь! О Русь, Русь… многострадальная!

Кормилица, поилица и воительница наша…

На косогорах белели тихие прозрачные церквушки.

В скорбной желтизне шелестели упругие овсы.

Всплывало уже не пушкинское – тютчевское:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа —

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит

Гордый взгляд иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной…

Слева – деревня Мордюковка, направо повернешь – село Зыкино, а ему ехать прямо. Вот и завечерело… Встретилась босоногая крестьянка – красивая баба. Стояла она, опустив вдоль чресел могучие руки. Опиралась в землю крепкими загорелыми ногами – нерушима, как монумент, поставленный здесь на века. Рубашка была изодрана, а из-под дранья просвечивала нежная кожа большой и обильной груди. Крестьянка повернула лицо к Горчакову, сказала причитающе – не ему, а себе:

– Опять загулял мой родненький… Был у меня горшочек с цветочками синенькими. Намедни купили на ярманке в Волышеве, так и горшочек об печку он чебурахнул. Меня-то саму побил да из дому выгнал… Кто ж скотинку-то доить станет?

Вдали уже показалась обветренная солома крыш Лямонова; князь поймал себя на мысли, что эта русская баба на распутье, сильная и обиженная, чем-то напомнила ему сегодняшнее положение России в европейской политике.

– Тпррру! – сказал кучер. – Вот и приехали…

Горчаков не сразу выбрался из брички. Еще думал.

…Парижский трактат надобно денонсировать.

«Как это сделать? Без крови? Без выстрелов?»

Вечером он поужинал простоквашей с кислым деревенским хлебом, спал на душистом сене, слушая, как в старом доме поют старые сверчки. За лесом лежало Михайловское, но там уже никто не живет, и никто не приедет к нему, и никто его не обнимет. Горчакову хотелось немножко поплакать…

* * *

И снова дорога… Поезд имел недолгую остановку во Франкфурте-на-Майне, которой и воспользовался прусский посол при Германском бундестаге. Горчаков дружески принял его в своем роскошном вагоне. Бисмарк торопливо спросил:

– Насколько справедливы слухи, что ваш император должен встретиться с императором Франции?

– Я допускаю, что это возможно.

Бисмарк в нетерпении куснул набалдашник трости:

– Но император Франц-Иосиф, желая замазать щели в своем трухлявом корабле, тоже не прочь бы повидать царя.

– Я не допускаю, что это возможно.

Бисмарк апеллировал к чувствам старого товарищества между ними по совместной службе в австрийском «лисятнике» и почти слезно умолял князя высказаться откровенно (без дипломатии). Горчаков несколько свысока продекларировал Бисмарку, что у него нет солидарности с прежним консерватизмом николаевского царствования, а разрушенный Священный союз можно воссоздать при условии, что место Австрии в коалиции теперь займет Франция.

– И, конечно, ваша Пруссия, дабы заодно с нами указать предел австрийскому честолюбию не только в делах восточных, но и в той срединной Европе, где слышна немецкая речь…

Брякнул гонг, поезд тихо тронулся.

– По вашим глазам, – сказал Горчаков, – я вижу, что вы не доверились мне. Жаль: ведь я был искренен…

Отворив двери вагона, Бисмарк спрыгнул на ходу.

Поезд рассекал Германию, которой не существовало.