Читать книгу - "Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара - Синтия Л. Хэвен"

США никогда не подвергались жестокой оккупации, но ненависть разъяренных толп все же имеет в Америке прецеденты. Сразу же вспоминается фотография 1957 года: стройная и насупленная пятнадцатилетняя Элизабет Экфорд идет, храня молчание, крепко держа учебники, преследуемая толпой злобно выпучивших глаза, выкрикивающих оскорбления, улюлюкающих белых одноклассников; со стальным стоицизмом она направляется в школу в Литл-Роке, где только что отменили сегрегацию. Ненависть в особенности искажает лица девушек, которые идут за Экфорд по пятам, не отставая ни на шаг. Эмоции разъяренной толпы всегда одинаковы.

Возможно, Жирар не видел работу tondeurs воочию, но один случай возмездия не прошел мимо его внимания: в коллаборационизме обвинили членов семейства Жирар. На фоне того, какие некрасивые вещи творились по всей Франции, в рассказе Жирара о неприятностях родни проявилась его характерная сдержанность. Его родители были сторонниками де Голля, а не Петена, но их позицию разделяли не все члены семейного клана.

В Авиньоне подняла голову зависть: относительное богатство и высокий социальный статус семьи дяди Пьера (он был врачом и братом отца Жирара) привлекли внимание и пробудили ресентимент. Жена Пьера, у которой на момент свадьбы уже имелся собственный капитал, была «покровительницей городской музыкальной жизни», сказал Жирар со смешком: он явно был невысокого мнения об уровне культуры в Авиньоне военных лет. Его тетя не то чтобы привечала немецких офицеров, но и не обливала их презрением. Возможно, она принимала их на своих знаменитых по всей округе вечерах. Дядю и тетю Жирара считали сторонниками режима Виши. После войны хватило бы и меньшего, чтобы накликать мстительных эриний. Жирар сказал, что благодаря вмешательству Жозефа Жирара семью пощадили – их обошли стороной позорный приговор и тюремное заключение.

Люстиже задавал те же вопросы, которые в последующие десятилетия вызовут большой резонанс у Жирара: «Я был свидетелем невероятно жестоких сцен. Я видел, как женщин с обритыми головами секли и волокли по улицам. Люди говорили, что это коллаборационистки, шлюхи, немецкие подстилки. Я видел окровавленных мужчин, разодранные в клочья тела, которые возили по городу на капотах автомобилей, задрапированных французскими флагами. <…> Меня от этого тошнило, и я твердил себе: „Нет, это не Франция; нет, не за это умирали мои друзья; не ради того, чтобы увидеть вот это, мы остались живы“. У меня было ощущение, что мы вот-вот попадем в ловушку; мы делали именно то, с чем раньше сами воевали… То, что я видел вокруг, ставило беспощадный вопрос: „Как можно сопротивляться насилию, не опускаясь до насилия?“»⁵⁹ У Жирара эти вопросы до конца жизни не выходили из головы.

Жирар провел в Школе хартий еще два каторжных года – возможно, не таких уж каторжных, поскольку теперь мрак в Городе света рассеялся. Париж приобретет для него другое значение, когда он вернется туда в качестве ученого, а столь хорошо знакомый Авиньон станет площадкой для дерзких новых вызовов.

* * *

В Авиньоне я остановилась в Клуатр Сен-Луи – красивом, реконструированном в дзен-буддистском стиле здании иезуитского монастыря XVI века; его новое крыло спроектировал знаменитый французский архитектор Жан Нувель. Во внутреннем дворе под сенью древних платанов – поросший мхом фонтан. Здесь, у самого большого дерева, белая пушистая кошка дожидается гостей, не скупящихся на ласки. В монастырском комплексе находится дирекция Авиньонского фестиваля. Именно этим фестивалем, одним из крупнейших культурных событий мирового масштаба, Авиньон наиболее сегодня известен. Когда в 1947 году фестиваль провели впервые, это знаменовало послевоенное возрождение французской культуры. Я допытывалась у сотрудников, у одного за другим, о его истоках. Они, как и очень многие из моих авиньонских собеседников, никогда не слыхали о Рене Жираре. Когда я упоминала, что он имел отношение к фестивалю, на меня смотрели озадаченно. Нет-нет, говорили сотрудники, фестиваль основан известным французским актером, режиссером и антрепренером Жаном Виларом (1912–1971); его музей Maison Jean Vilar находится в нескольких кварталах от Папского дворца.

Однако можно утверждать, что Жирар сыграл одну из ключевых ролей в появлении Авиньонского фестиваля, а тот начался в качестве первой в этом городе крупной выставки современного искусства, прошедшей с 27 июня по 30 сентября 1947 года. Первое вещественное доказательство – примерно стостраничная брошюра формата 5x7 дюймов, в которой перечислены организаторы: Ивонна Зервос, Жак Шарпье и, наконец, Рене Жирар. В комитет фестиваля входили, наряду с Жозефом Жираром, мэр Авиньона Жорж Пон, местный делегат по вопросам изящных искусств Этьен Шарпье, поэт Рене Шар и Жорж Антиг. То, что Жирар изгладился из памяти фестиваля, вписывается в еще один паттерн, выявленный мной в его жизни, – готовность Жирара решительно и бесповоротно, не оглядываясь на прошлое, отпускать на волю идеи, над которыми он перестал трудиться; с этой готовностью уживается необычайное безразличие к увековечению своей репутации. Эти свойства проявились до такой степени, что Жирара часто забывают включить в число самых почтенных сыновей Авиньона.

Между тем достижение было немаленькое: фестиваль вдохнул новые силы не только в Авиньон, но и вообще во Францию, а она в этом срочно нуждалась. В 1947 году стране было еще далеко до восстановления. «Франция все еще слегка голодала – не то чтобы до полного ужаса, но это был настоящий голод», – вспоминал Жирар в Пало-Альто, где по сравнению с тогдашними временами во Франции жил в достатке. Он подразумевал голод в буквальном смысле, но у этого голода определенно была и психологическая составляющая.

Арт-импресарио Кристиан Зервос задумал провести выставку в основной часовне Папского дворца – то есть воспользоваться в своих целях самым впечатляющим антуражем в Авиньоне. Жирар и Жак Шарпье – правая рука Жирара по лицею, где их вместе наказывали, оставляя под арестом в классе, – заручились поддержкой своих влиятельных отцов, одобривших затею. «На нас с другом это, разумеется, произвело колоссальное впечатление, – вспоминал Жирар. – Зервос тогда задумал устроить выставку картин прямо в этой вот цитадели. И потому нашел полезным привлечь нас, юнцов, к сотрудничеству, и мы стали официальными организаторами мероприятия. Выставка нуждалась в активной поддержке наших отцов, и наше участие было для Зервоса удачным способом заинтересовать их своим проектом»⁶⁰.

Родители Шарпье и Жирара дружили и раньше: Жозеф Жирар был хранителем музея, а Шарпье-старший – первым заместителем мэра, курировавшим культуру и искусство. Впрочем, главной заслугой Этьена Шарпье в то время было другое: этот политик-коммунист прежде был офицером Свободных французских сил и служил в Северной Африке под началом знаменитой Жозефины Бейкер. Вдобавок Шарпье и до этого лично знал Кристиана Зервоса – крупнейшего парижского торговца предметами искусства и художественного критика, продававшего картины за огромные деньги. А Ивонна, жена Зервоса, была приятельницей Шара. Плотнейшая паутина взаимосвязей!