Читать книгу - "Грандиозная история музыки XX века - Артем Рондарев"

Историческая эволюция отличается от природной эволюции, которой она могла бы быть. <…> В конце концов, историческая эволюция сообщает нам лишь в каком порядке и каким путем те или иные гармонии прорвались в музыку, но не то, каким образом они соотносятся с основной целью нашей деятельности. <…>

На деле все прочие аккорды нашей системы возникли так же, как и те, которые составляют основу гармонии. Поначалу их использовали редко, с осторожностью, как можно более незаметно, но затем, когда они стали знакомы слуху, они сделались повседневными самоочевидными событиями в любой гармонической структуре. Они освободились от контекста, в котором обычно использовались, и стали самостоятельными…^[1775]

Он довольно ехидно нападает на Шенкера, утверждая, что его теоретические труды полны ошибок, и сообщает, что подобные ошибки «возникают тогда, когда кто-нибудь принимает известные феномены за единственные окончательные и неизменные проявления природы и объясняет только их вместо того, чтобы понимающим взглядом изучать природу сообразно с нашим чувством и восприятием»^[1776]. Это рассуждение до странности схоже с тем аргументом, которым спустя много лет будет пользоваться его главный апологет Адорно в критике буржуазной системы, которая пытается заставить людей верить в то, что все существующее «просто есть», то есть что текущее социальное и политическое устройство мира – это единственное возможное, само собой сложившееся положение вещей^[1777].

Главная цель Шенберга в этих и прочих рассуждениях – продемонстрировать, что законы тональной гармонии это законы исторические, а не природные и, таким образом, едва ли могут служить легитимацией неизменности того или иного порядка вещей. Может показаться, что он все еще придерживается прежних представлений, постоянно используя глагол «открыли»: люди открыли аккорд, открыли звукоряд и так далее – и утверждая, что музыка – это порождение природы, несмотря даже на то, что еще Руссо в своем известном афоризме «Птицы свищут, но лишь человек поет…»^[1778] отразил становящееся все более популярным воззрение, что в природе музыки как раз-таки нет. Однако в этом и состоит его аргумент: он готовится создать систему, которая будет отвечать всем законам природы и математики и заменит собой ту несовершенную «историческую», «кустарную», «временную» систему, каковой является система тональная. Романтизм, таким образом, для Шенберга – время досадно затянувшегося перемирия, которое пора уже наконец нарушить, перегруппировавшись и перевооружившись. Новым же оружием и послужит его теория, и тут следует отметить, что он не собирается осуществлять никаких эмансипаторных жестов и отменять нужность теории как таковой, необходимость кодифицированных приемов и структур или же заниматься своего рода музыкальным экуменизмом, позволяя всем системам мирно сосуществовать, будучи разными проявлениями одних и тех же законов, – нет, он желает создать одну тотальность вместо другой просто потому, что его тотальность сообразна вечным законам природы, а стало быть, верна. Подобный эссенциализм многое помогает понять в его характере и в перипетиях его жизни.

Шенберг родился 13 сентября 1894 года в Вене, в ее старейшем еврейском района Леопольдштадт, в относительно обеспеченной семье выходцев из Венгрии и Чехии, Самуэля и Паулины Шенберг^[1779]. Первый ребенок в семье был мертворожденным; второго – и первого выжившего, – родители назвали светским именем Арнольд, однако во время обрезания он был поименован Абрахамом. Отец его содержал обувной магазин и по вечерам пел в хоровом обществе, обладая хорошим голосом: он был человеком довольно прогрессивных взглядов, и Шенберг позже называл его «вольнодумцем». Мать его, напротив, была женщиной консервативной и прилежно соблюдала религиозные и традиционные правила. Несмотря на то что отец мальчика был певцом-любителем, а мать принадлежала к семье, члены которой были потомственными канторами в старейшей в Европе Староновой синагоге (Altneu-Synagoge) в Праге, они мало интересовались секулярной музыкой; когда Арнольд подрос, отец решил, что тот должен стать инженером, даже несмотря на то, что мальчик с ранних лет обнаружил наклонность к музыке и прилежно учился ей при любой оказии. В восемь лет он освоил скрипку и тут же принялся сочинять скрипичные дуэты. Поначалу дело продвигалось с тем же темпом, с которым он улучшал свою скрипичную технику, но затем, после прочтения биографии Моцарта, Арнольд решил, как и Моцарт, выучиться сочинять без инструмента в руках^[1780].

В пять лет он пошел в школу; там его били за его маленький рост и прилежание в учебе. В одиннадцать лет он перешел в реальное училище (Realschule), где подружился с подростком по имени Оскар Адлер – тот был, как и Шенберг, музыкантом-самоучкой, однако одаренность его позволила ему продвинуться в изучении музыкального ремесла дальше: благодаря ему Шенберг узнал о существовании музыкальной теории, а также заинтересовался поэзией и философией^[1781].

Вместе с ним и одним из своих многочисленных двоюродных братьев Шенберг создал струнное трио, состоящее из двух скрипок и альта; ансамбль играл любую музыку, которая подворачивалась под руку, а также сочинения Шенберга, часть из которых сохранилась, в том числе и амбициозный романс, который был помечен как op. 1. Когда ему было пятнадцать, от эмфиземы умер его отец, и он оказался старшим мужчиной в семье, состоящей из матери, сестры, брата и двоюродного брата, которую ему пришлось содержать. Он оставил школу (где считался нахальным и неугомонным учеником средних способностей) и поступил работать клерком в банк, отдавая всю зарплату матери. Занятия музыкой он, однако, продолжал; струнное трио превратилось в квартет, в котором Шенберг был виолончелистом; с тех пор это был основной его инструмент, и хотя игра его не отличалась виртуозностью и технической изощренностью, все же в ней было определенное обаяние и «характер». Теории он учился по энциклопедии: из нее он узнал о принципах построения сонатной формы и принялся в изобилии сочинять струнные квартеты^[1782]. В шестнадцать лет он безнадежно влюбился в свою двоюродную сестру по материнской линии Мальвину Гольдшмид; письма его к ней сохранились, в них он называет себя «неверующим», однако назидательно объясняет четырнадцатилетней барышне, что в Библии нет ни слова бессмыслицы и все самые сложные вопросы морали, законотворчества, экономики и медицины разрешены в ней самым доступным образом, а также просвещает ее, что любая точка зрения субъективна и истинна только для того, кто ее выражает^[1783].