Читать книгу - "Записки беспогонника - Сергей Голицын"

Я смотрел на них, они на нас. Очевидно, так же смотрела на разбойников Стеньки Разина пленная персидская княжна со своими рабынями. Мерцающий свет лампы-гильзы, наверное, усугублял их ужас…

— Разденем их догола, — сказал Литвиненко.

— Ну да, нам с тобой на двоих старшую, Сергею Михайловичу младшую, а старуху Куковицкому, — согласился Самородов.

— Не хочу старуху, — проворчал Куковицкий.

И тут я увидел, что пожилая женщина вся дрожит мелкой-мелкой дрожью. Я вспомнил, что так когда-то дрожала моя мать, когда пришли арестовывать моего отца и моего старшего брата…

«Черт знает что! — подумал я, — их надо спасти во что бы то ни стало».

Кое-как подбирая слова, я начал их расспрашивать по-немецки. Пожилая так дрожала, что не могла произнести ни слова, она вытащила из-за пазухи пачку документов, передала их старшей девушке, та выступила вперед! Весь разговор пошел у меня только с нею. Она смело глядела мне в глаза, смело отвечала на вопросы.

Я узнал, что пожилая — это ее мать, младшая девушка ее сестра, ей самой 18 лет, сестре 15, их отец находится на Западном фронте (разумеется, на Западном). На мой вопрос, почему они спрятались, она отвечала скоро и многосложно, я ничего не понял, все протягивала мне документы.

Я их взял, стал читать, оказалось, что это нечто вроде наших паспортов с фотографиями. Я прочел «Folksdeutsch». Мне было известно, что по гитлеровской терминологии это значит неполноценные немцы с примесью крови низшей расы, в данном случае польской.

— Ребята, они ненастоящие немки, их бабушка была полькой, — сказал я.

Но мои слова никого не удовлетворили.

В это время опять раздался шум и в комнату ворвался пожилой поляк с бело-красной повязкой на рукаве — солтыс.

Он быстро-быстро стал тараторить, говорил, какие немцы хорошие, как полякам помогали.

Один из наших бойцов затряс перед его носом автоматом. Я резко оборвал бойца, но решительно не знал, что делать с несчастными полукровными немками.

Тут примчалась Даша — вестовая Пылаева.

— Вас вызывает капитан, — крикнула она мне.

Я не знал, то ли один из моих недоброжелателей успел на меня донести Пылаеву за немок, то ли это был обычный вызов чисто делового порядка.

Я заколебался, что лучше — оставлять ли немок на попечение бабника Литвиненко или вести их с собой к бабнику Пылаеву. Решил повести с собой. Повел под конвоем двух бойцов; сзади увязался солтыс.

Пылаев остановился неподалеку от меня в таком же пустом доме вместе с Виктором Эйрановым. Я вошел к нему один. Оба они сидели в одних нижних рубашках и ужинали, на столе стояли пустые стаканы.

— Что ты там с немецкими девочками сделал, — спросил меня Пылаев.

— Ничего не сделал, вот к вам привел, — ответил я.

— Они тут! Ого! — воскликнул Пылаев и тотчас же вскочил, надел свой китель с погонами и орденами, его примеру последовал и Виктор. — Давай их сюда.

Я было стал объяснять, что они полунемки — полупольки, что спрятались под периной. Пылаев не стал меня слушать. — Давай, давай их скорее! — говорил он.

И они предстали. Сзади столпились конвойные, солтыс, Даша, другие девчата.

А надо сказать, что, отправив забеременевшую Лидочку в тыл, Пылаев не имел постоянной ППЖ и удовлетворялся разными другими связями, от случая к случаю.

Он уставился на старшую девушку.

— Переведи ей, что я зову ее с собой ужинать, — были его первые слова.

Я перевел. Мать обняла девушку, закричала диким голосом. Пылаев вскочил, наставил на мать револьвер, крикнул что-то. Она притихла, а дочь очень спокойно поблагодарила Пылаева и сказала, что совсем сыта.

Когда я перевел ее слова, он усмехнулся, сказав, как она может быть сыта, когда вместо ужина пряталась под периной. Я ей перевел. Она снова повторила, что сыта. А мать опять задрожала мелкой дрожью, у младшей девушки потекли по щекам слезы.

Но, верно, в тот день, после многочасового стояния на мосту во время строительных работ Пылаев устал, да и от самогону разомлел, может, просто жалость еще теплилась в его душе. К тому же Виктор все время гадливо морщился.

— Да ну их к черту! — сказал Пылаев. — Пусть идут — куда хотят. А ты их не смей портить.

Я ответил, что, наоборот, хочу их спасти. Выйдя с ними из дому, я объяснил солтысу, что несчастных необходимо спрятать в любом польском доме, хотя бы на несколько дней. И все четверо скрылись в темноте…

Я описал этот случай так подробно, как он запечатлелся в моей памяти. Может быть, и те три немки также его не забыли, если только в течение последующих дней, вплоть до изгнания с родной земли, не обрушились на них такие ужасы, которые затмили в их памяти переживания того вечера.

На другой день мы двинулись дальше на запад. Пришел нам приказ идти как можно скорее на строительство моста через Вислу в городе Кульме.

Не помню уж — почему. Кажется, заехали мы за рамку планшета, а местные поляки указали нам неверное направление. Словом, приперлись мы к Висле намного выше по течению и, сделав крюк километров на 50, подошли наконец к старинному немецкому городу Кульму.