Читать книгу - "Пилсудский - Геннадий Матвеев"

Гитлер позитивно отреагировал на послание Пилсудского, а в опубликованном после приема польского посланника в Берлине коммюнике говорилось об отказе обоих правительств от применения силы и готовности решать все интересующие стороны вопросы путем переговоров. Пилсудский, обсуждая итоги этого шага с Беком и его заместителем, подчеркнул, что главное не результат, а момент, в котором он был сделан, – после выхода Германии из Лиги Наций. Спустя 12 дней Гитлер передал Пилсудскому проект декларации о ненападении. 9 января свой проект представили поляки, а 26 января декларация была подписана польским посланником в Берлине и германским министром иностранных дел.

7 марта 1934 года на совещании в Бельведере с бывшими и актуальными «санационными» премьерами диктатор ознакомил собравшихся с причинами изменения внешнеполитического курса и достигнутыми успехами. И не отказал себе в удовольствии констатировать, что благодаря пактам о ненападении с СССР и Германией удалось обеспечить Польше такой уровень безопасности, которого она никогда еще не имела.

Монолог Пилсудского на этом совещании дает богатый материал для понимания его взглядов на польскую внешнюю политику и свою в ней роль. Декларацию о неприменении силы с Германией он считал значимой не только с точки зрения межгосударственных отношений, но и в плане воздействия на внутригерманские процессы, ибо «благодаря позиции Гитлера меняется психология немецкого народа в отношении Польши. Поэтому даже в том случае, если бы к власти пришли пруссаки (самое плохое, что для нас может быть), то это психологическое изменение в немецком народе будет для них препятствием в возвращении к прежней антипольской политике».

При этом Пилсудский призывал не обольщаться прочностью декларации о ненападении, считал, что хорошие польско-германские отношения сохранятся не более четырех лет (тут он оказался провидцем). Потом, если его не станет, Польшу ждут трудные времена, эту систему будет очень тяжело сохранить, поскольку лишь он один обладает умением при необходимости отсрочить решение вопроса или поставить его иначе. «Такой уж у меня изощренный ум», – пошутил маршал.

Не обошел диктатор вниманием и вопрос о вкладе режима в обеспечение безопасности Польши. Его он видел в том, что после 1926 года никто не может использовать внутренние отношения в Польше для влияния на ее внешнюю политику, тогда как Польша такой возможностью в отношении других стран обладает.

Резюмируя свои размышления о польской внешней политике, Пилсудский сформулировал три основных принципа, исходя из которых он дипломатическими методами обеспечивал в последние годы безопасность Польши: реализм в определении целей; абсолютная самостоятельность; концентрация только на восточном направлении, где можно добиться серьезного влияния, и неучастие в отношениях между западными странами^[275].

Из этой речи Пилсудского в узком кругу ближайших сотрудников видно, что его взгляды на проблемы безопасности Польши за последние годы практически не изменились. Он явно недооценил угрозу, порожденную приходом к власти Гитлера, дав к тому же последнему возможность использовать Польшу для демонстрации своего миролюбия в момент ухода из Лиги Наций. И одновременно не отреагировал адекватно на перемены во внешней политике СССР, предпринявшего как раз в эти годы попытку конструктивного взаимодействия с Западом^[276]. Отнюдь не случайно, что весной 1934 года маршал не согласился с экспертной оценкой польских высокопоставленных военных и дипломатов, считавших, что наибольшая опасность грозит Польше со стороны Германии, а не Советского Союза. Он был твердо убежден, что война обязательно будет, но начнется она не на польско-германской границе. Следует помнить, что выступление Пилсудского на совещании «санационных» премьеров имело директивный характер, определяя основные параметры польской внешней политики на годы вперед. И в этом можно усматривать одну из существенных причин последующих внешнеполитических провалов Бека.

Уверенность Пилсудского в своем внешнеполитическом успехе очень скоро была подвергнута серьезному испытанию. В мае 1934 года союзной Польше Францией был выдвинут проект Восточного пакта, с помощью которого Париж и Москва надеялись существенно повысить уровень безопасности в восточноевропейском регионе. Однако в случае его реализации Варшава утратила бы ту самостоятельность на международной арене, которой, по мнению Пилсудского, ей удалось добиться в январе 1934 года. Бек на совещании в начале июля 1934-го так представил позицию маршала: «Вся эта комбинация (Восточный пакт. – Г. М.) не устраивает Польшу, так как это снова создание большого концерна, в данном случае русско-французского, для того, чтобы опустить Польшу. Но проблему не удастся решить без нас, так как Россия, не соседствующая с Германией, только при нашем участии может давать какую-то гарантию французским границам»^[277].

Руководствуясь этими соображениями, маршал решил бойкотировать предложение Парижа. Объективно Польша второй раз протянула руку помощи Германии, увидевшей в этом проекте угрозу для своих экспансионистских устремлений. Но при этом Пилсудский сдержанно относился к легко завуалированным предложениям его германских собеседников, особенно Геринга, полюбившего ездить в Польшу на охоту, принять участие в антисоветских планах Гитлера.

В целом же успех диктатора во внешней политике оказался временным, но при жизни маршала это не очень бросалось в глаза, особенно неискушенной общественности. Конечно, Пилсудский, имевший большой опыт внешнеполитической деятельности, понимал, что мир для Польши не вечен, и не скрывал от близкого окружения своей тревоги за более отдаленное будущее страны, но пропагандистский аппарат санации об этих его тревогах молчал.

Менее всего сам Пилсудский был удовлетворен положением дел в армии и не делал из этого тайны. На то, что некому оставить армию, он жаловался в середине января 1934-го Беку. На совещании с членами политического штаба 31 января он посвятил этому вопросу три часа. Свитальский записал: «Комендант высказывался о персоналиях армии очень плохо, причем – что характерно – считал легионеров не очень хорошими из-за их несобранности и неумения быть точными.

Критические замечания, не раз очень неприятные, высказывал комендант о высших генералах с легионерской родословной...

Я был несколько удивлен, что комендант так при нас, «гражданских», обкладывает военных, лишая нас уверенности в том, что кто-то из офицеров мог бы заменить коменданта в работе»^[278].

Характеристики генералов-легионеров были столь жесткими, что Свитальский даже не решился зафиксировать их, чтобы они не «попали когда-нибудь в неподходящие руки».