Читать книгу - "Путь к свободе - Иван Митрофанович Овчаренко"

Шумный уверенно кивнул головой, но сейчас же на его лице появилась виноватая улыбка. Он понял, что Колдоба слышал его речь, и подумал, что, может быть, сказал не то, что надо.

— Давай, давай, это дело! — вдруг весело заговорил Колдоба. — Ты у нас первый лазутчик, тебе и дорога наверх первая.

— С вашего разрешения, товарищ командир, — радостно встрепенулся Шумный. — С душой будет выполнено.

— Ну ладно, на штабе поговорим, — сказал Колдоба и, задумавшись отвернулся.

К Шумному подошел Ковров.

— Как ты изменился, Петя, — тихо и ласково проговорил он и, положив руку на худое плечо Петьки, добавил: — Смотрю я на тебя и вспоминаю, как ловили… Помнишь… когда ты бегал по ходам голый да с фонарчиком, словно земляной заяц[15]?

Оба рассмеялись.

— Ох, и дурак же я был! — покраснел Петька и украдкой кивнул на Колдобу, давая понять Коврову, чтобы тот о таких вещах говорил тише. И, посмотрев застенчиво в землю, он поднял на Коврова глаза. — Я не думаю, что один я испугался тогда. А мало поудирали после домой? Скажи правду! А мне некуда было бежать.

Ковров почувствовал, что задел самую больную струну Шумного, и ему стало жалко его. Он сказал:

— В жизни, как на длинной ниве, все встречается. Так и у человека всяко бывает. У меня, думаешь, тогда так прошло? Чуть испугом язык не отшибло.

— Я-то голый был… Всю одежду посрывало, — прошептал Петька и отвернулся.

— Зато теперь ты хоть куда!

И Ковров потрепал Шумного по плечу.

3

Все гуще стлалась копоть от факелов, и в убежище партизан становилось мрачнее и тревожнее.

Колдоба сидел на каменной плите, сгорбившись и свесив ноги в тяжелых сапогах. Огромная его фигура говорила о необычайной физической силе, а накаленный волей и решимостью взор серых глаз позволял догадываться о его не меньшей духовной силе.

Колдоба смотрел в даль туннеля: люди шевелились в сумраке странными тенями, напоминавшими колыхание больших водорослей на дне морском сквозь голубую прозрачную воду.

На бледном, изможденном лице Колдобы как в зеркале отражались глубокие страдания за этих людей, ожидающих смерти.

Думы о том, как вывести доверенный ему отряд из тупика, как спасти его от гибели, терзали Колдобу. Желание начать борьбу с еще большей силой возбуждало без меры живой его ум. И этот твердый человек готов был заплакать при мысли о невозможности спасения отряда, об угрожающей всем бесполезной смерти под обвалившимися глыбами катакомб,

Колдоба страдал, не выдавая внешне своего глубокого волнения. Никто из партизан не знал о его сомнениях, да и мог ли кто знать, когда все были уверены, что Колдоба все же найдет выход!

Колдоба растянулся на плите, приник к камню грудью и сжал руками виски, опершись на локти.

Мысли нахлынули на него, как прилив на крутой берег.

Партизаны лежали, скорчившись от холода и сырости, жались друг к другу и так, сплошным пластом, согревались и засыпали.

Слышались храп и сонные выкрики, невнятное бормотанье… Кое-где приподнимались головы, дико осматривались во сторонам, опять падали.

Шумный с Ковровым забились в угол, прижимаясь к большому телу Ставридина. Горбылевский надрывно кашлял и стонал.

«Что там, наверху, за этой толщей земли? — думал Колдоба. — Что торится за чертой, отделяющей живых от мертвых?»

И он ясно представлял себе Акмонайский перешеек, две сражающиеся армии, разрывы гигантских снарядов, лопающихся огненными султанами на стыке узкого перешейка.

Колдобе минутами казалось, что он во главе партизан уже занял город, разгромил все белые части и двинул свои отряды в тыл противника, на перешеек. И вот ударил атакой по укреплениям врага, смял его и соединился с Красной Армией…

Мечтанья Колдобы прервал отчаянный крик:

— Бей! Идут!.. Ура!

С Колдобы спало оцепенение, он вскочил, глядя на высокого матроса, окутанного пулеметными лентами. Матрос шатаясь стоял среди спящих партизан.

— Ро-о-о-та, пли!.. Ура! — кричал матрос, делая странные движения руками, словно потрясая винтовкой. Вдруг он согнулся и стал громко шептать, оскаливая крупные белые зубы: — Вот они… идут… идут…

Крик потерявшего рассудок раненого Антонова сразу пробудил и привел в движение спящих людей. К моряку подбежали партизаны, схватили его за руки и повели в отдельный тупик, где под охраной содержались безумные. Антонов, выгибаясь, хихикал.

Партизаны дрожали спросонья, стуча зубами, и озирались.

Некоторые бросали взгляды на Колдобу и Коврова, гневно роптали, словно эти люди были виновниками всех несчастий.

— Поодиночке все рехнемся. Лучше белый флаг выкинуть. В тюрьме не страшно. Отсидим, — громко заговорил старый крестьянин-партизан.

— Чего мучить, пускай всяк… сам спасается. Аль хочется им, чтобы все с ума сошли? — отозвался другой.

Толпа обступила ропщущих. Начался спор. Колдоба, прислушиваясь к выкрикам, хмурился: слова укора и недовольства он впервые слышал в отряде… Впрочем, ведь это тяжкое несчастье заставляет измученных людей бросать страшные слова.

— Они здесь ни при чем, доказывал широкоплечий рабочий-партизан. — Да и куда нам без них!

— Брось! — отмахивался седой. — Они всезнающие, а на деле незнающие. Я и без них дорогу до своего дома найду. Хватит!..

Седой говорил возбужденно, сверкая воспаленными глазами.

Колдоба сорвал со стены факел и быстро пошел к толпе споривших. Проталкиваясь, он строго закричал:

— Это что там?.. Вон женщины и дети терпят, а вы, как лягушки, квакаете. Не сметь расстраивать ряды! Расходись! Ишь, вздумали пощады у врагов просить!

И, круто повернувшись, он отошел в сторону и добавил:

— Не забывайте, что всех, кто в Петровских каменоломнях сдался, в известковых ямах сожгли…

И ушел.

4

Случилось неожиданное и необычайное.

Под охраной кораблей англичан был высажен в городе Судаке, в тылу Красной Армии, десант генерала Слащева, ударивший в спину бойцам наступавшей дивизии. Красная Армия вынуждена была отступить от перешейка и потом отойти на север, Отдавая белым город за городом, село за селом, станцию за станцией. На всех фронтах теперь напирала контрреволюция: интервенты, белые армии, петлюровцы, поляки…

Едва лишь начала Красная Армия отступление, как из-за Яныш-Такильского мыса, с открытого Черного моря, вернулись в Керченский порт белые эвакуационные транспорты. Они высадили обратно в порту всех, кто две недели назад готовился бежать в Турцию. По десяткам сходней вновь сошли на берег и влились в города торговцы, попы, офицеры, муллы, спекулянты, жандармы, помещики…

Главнокомандующий генерал Деникин отдал особый приказ, в котором предложил всем контрразведкам усилить деятельность по выявлению подпольных большевиков и всех сочувствующих им среди населения. Во вновь отобранных у Красной Армии местностях и в тылу начался жестокий разгул реакции. Пуля и штык карали даже за ропот, за случайно оброненное слово. За малейшее недовольство деревню