Читать книгу - "Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин"

Таким образом, по мере эволюции режима Кадара, вследствие которой Венгрия за 10 лет из обузы для СССР превратилась в витрину «социалистического содружества», западным и независимым восточноевропейским политологам все чаще приходилось сопоставлять не только обанкротившегося в конце концов польского лидера В. Гомулку, но и потерпевшего тяжелое поражение в Венгрии 1956 года идеалиста И. Надя с более успешным, хотя и циничным прагматиком Я. Кадаром, который, сумев до известной степени усыпить подозрительность Кремля, попытался в непростой обстановке, сложившейся после поражения революции, реализовать на практике, с оглядкой на Москву, хотя бы некоторые из реформаторских идей 1956 года Иногда сравнение с И. Надем даже оказывалось в пользу Кадара, чьи эксперименты с реформированием «реального социализма» в начале 1970-х годов не только привлекали пристальное внимание на Западе, но и внушали кое-кому из наблюдателей неоправданные иллюзии (разочарование пришло к началу 1980-х годов).

В 1970-1980-е годы на Западе выходит целый ряд работ, посвященных выявлению сущностных характеристик кадаровской модели государственного социализма именно как порождения революции 1956 года^[883]. Писались они, как правило, на волне вышеотмеченного интереса к реформам экономического механизма в Венгрии, предпринятым с 1968 года, и авторам, особенно в первой половине – середине 1970-х годов, не всегда удавалось избежать идеализации Кадара и известной апологетики его действий начиная с ноября 1956 года. Складывавшемуся в западной литературе имиджу либерального коммуниста-реформатора^[884], конечно же, сильно вредили некоторые моменты в биографии Кадара, и авторам приходилось искать выход из положения. У. У. Шоукросса, не располагавшего в должном объеме документами, свидетельствовавшими о неприглядной роли этого политика в «деле Райка» (1949 года) и «деле Надя» (1958 года), Кадар представал своего рода «трагическим героем», шедшим иногда на компромисс с собственной совестью в силу обстоятельств, вследствие мощного давления извне^[885]. Как и летом 1958 года, в дни казни И. Надя, в середине 1970-х годах для того, чтобы образ венгерского лидера выглядел более незапятнанным, приходилось многое, если не все, списывать на Москву. Однако и те авторы, которые сумели не впасть в идеализацию, приходили к выводу, что Кадар был отнюдь не «традиционным сталинистом», а коммунистом-прагматиком, не только не стремившимся к самоцельному обладанию неограниченной властью, но, в общем, достаточно равнодушным к идеологии и связывавшим реальные успехи социализма в споре с капитализмом прежде всего в способности лучше обеспечить материальный достаток собственных граждан (из советских лидеров хрущевской и брежневской генераций этому типу коммуниста более всего соответствовал А. И. Микоян)^[886].

Образ Кадара в западноевропейской и американской литературе в целом отвечал тому, что ожидали и хотели получить от западных аналитиков идеологи кадаровского режима. Тем не менее переиздать в самой Венгрии даже наиболее благожелательные по отношению к лидеру ВСРП работы власти не собирались – в силу того, что их не могла устроить трактовка событий осени 1956 года, а также характера отношений между Будапештом и Москвой на последующем этапе. И. Шоукросс, и другие западные биографы Кадара давали позитивную оценку революции 1956 года и негативную оценку политике СССР; сам же Кадар зачастую изображался как человек, на практике отчасти воплотивший те цели, которые ставили перед собой И. Надь и его реформ-коммунистическое окружение. Пожалуй, в несколько большей мере кадаровских идеологов устраивала та интерпретация событий, которую предложил крайне правый британский автор Д. Ирвинг, при описании революции 1956 года сделавший акцент на зверствах и разрушениях и непропорционально большое внимание уделивший антисемитской составляющей массового народного движения^[887]. Ирвинг был, насколько нам известно, единственным западным историком, получившим доступ к секретным досье венгерских спецслужб. Это произошло еще в 1979 году^[888].

25-летие венгерской революции отмечалось на фоне острейшего внутриполитического кризиса в Польше, получившего временное разрешение вследствие введения военного положения 13 декабря 1981 года Публицисты и аналитики, комментируя польские события, как и в 1976 году, неустанно проводили параллели с Венгрией 1956 года. Так, акция В. Ярузельского по введению военного положения рассматривалась как шаг, направленный на предотвращение масштабного советского силового вмешательства, на самом деле маловероятного в условиях затяжной афганской войны^[889]. В связи с активностью польской «Солидарности» – органа независимого рабочего движения – сохраняла актуальность и проблематика венгерских рабочих советов 1956 года^[890]. Как идеологи польской оппозиции, так и западные политологи, анализируя последствия скоропалительного решения Имре Надя и его правительства о выходе Венгрии из Организации Варшавского договора, приходили к выводу о том, что восточноевропейская оппозиция должна делать упор на независимое массовое движение с участием рабочего класса и создание альтернативных квази-государственных структур наподобие «Солидарности», а не на независимость во внешней политике. Среди знатоков истории венгерской революции не затихал спор о том, кто играл в ней первую скрипку – интеллигенция или рабочие. Он хорошо вписывался в контекст более широких дискуссий, проходивших на страницах западных изданий, в том числе представлявших разные круги восточноевропейской эмиграции. Дискуссий о том, какой социальный слой способен выступить движущей силой грядущего обновления Восточной Европы. Опубликованная в 1979 году в Нью-Йорке книга венгерских диссидентов писателя и эссеиста Дьердя Конрада (будущего президента международного ПЕН-клуба) и социолога Ивана Селени «Путь интеллектуалов к классовому господству» получила огромное количество откликов и стала одним из самых ярких событий независимой духовной жизни Восточной Европы конца 1970-х годов^[891], как и работа молодых представителей школы Д. Лукача Я. Киша и Д. Бенце, пытавшихся, не минуя и конкретный венгерский опыт 1956 года и последующей эпохи, оценить в новых условиях перспективы восточноевропейского марксизма^[892].