Читать книгу - "Любовь и Sex в Средние века - Александр Бальхаус"

Отсюда рождается необходимость в психологическом и теологическом обосновании постоянной борьбы главных богословов и философов Средневековья за целомудрие и святую чистоту. Их теоретические построения запрещают мужчине видеть в реальных женщинах душу, а не только плотскую оболочку, по-настоящему признавать их, а не воспринимать исключительно как искушение ко греху, отказ от аскезы или средство размножения. Душа мужчины, который прикасается к женщине, низвергается с высот благородства и чистоты, утверждают эти богословы. Его тело попадает во власть женщины, а это есть рабство более тяжкое, чем любое другое. Простонародью, правда, можно забавляться любовью, но оно навсегда остается отлученным от «чистого блаженства» целомудрия.

Учение августинцев о первородном грехе держит теологов в силках детских представлений о мире и в течение полутора тысячелетий чинит препятствия экзистенциальной этике, основанной на чувстве ответственности перед самим собой. Вызывающее ужас представление о первородном грехе, на который обречены все люди за небольшим исключением, было неведомо до IV века. Но с тех пор им постоянно подпитывали страх перед адскими муками. Фантазии о преисподней, просуществовавшие тысячу лет Средневековья, объясняют техническое совершенство сегодняшних пыток. В широко известном видении Тундала, которое дошло до нас из преданий ирландских монахов XII века^[18], ад представляется темной котловиной, наполненной горящими углями и закрытой огромной железной крышкой, под которой поджариваются бесчисленные грешники. Жидкость, исторгнутая из них жаром, капает на раскаленные угли, испаряется, и в зное этих испарений грешные души возрождаются для новых мучений.

В начале XIV века Данте Алигьери изображает в своей «Божественной комедии» город-ад Дит, который населяют тысячи чертей. Он сияет на темном фоне адской ночи в ярко-красном зареве огня, в котором изнывают еретики, — ни дать ни взять ранний Освенцим. Дит похож на беспрерывно работающий крематорий.

Это пробуждение и подстегивание фантазии, подпитка воображения садистскими картинами создает на протяжении веков преисподнюю особого рода: ад презрения к человеку, к женщине, к телу. Страх перед сатаной и вера в преисподнюю придавали христианству и церкви невротическую окраску и не раз ввергали общество в коллективную паранойю.

Чем настойчивее умалялось значение тела и чувства, сексуальности и желания, тем сильнее выступали на первый план душа, потусторонний мир и вечное блаженство. Когда страх смерти и проклятия вытесняет опасение прожить свою жизнь не в полную силу, возникает противоречивая ситуация. Фридрих Ницше противопоставляет церковному memento mori предостережение, чтобы перед лицом смерти не забывать и жизнь: memento vivere^[19].

Немецкий философ Петер Слотердайк в своей «Критике цинического разума» рассказывает средневековую историю, центральное место в которой занимают земные интересы. Влюбленный добивается расположения красивой молодой женщины, однако, беспокоясь о своих душе и целомудрии, она вновь и вновь ему отказывает. Ее противодействие поддерживает местный священник, постоянно напоминающий ей о необходимости сохранять добродетель. В один прекрасный день священнику пришлось уехать в Венецию, и он велит женщине поклясться, что в его отсутствие она не уступит слабости. Дама обещала быть твердой, но при условии, что священник привезет ей зеркало — в то время Венеция славилась зеркалами. Женщина действительно устояла против всех соблазнов во время отсутствия священника, однако после его возвращения спросила у святого отца о зеркале. В ответ священник извлек из складок своей сутаны череп и цинично поднес его к лицу молодой женщины: тщеславная баба, вот он, твой истинный облик! Подумай, ведь тебе придется умереть, а перед Богом ты — ничто. Женщина содрогнулась от ужаса и в ту же ночь отдалась своему возлюбленному. С тех пор она наслаждалась его обществом, предаваясь радостям любви.