Читать книгу - "Загадка песков - Эрскин Чайлдерс"

Не стану притворяться, что мне на самом деле доставило удовольствие первое плавание по большой воде, хоть я и очень старался. Я ощущал дрожь от ударов при встрече с волной, слышал упоительную песнь пены, уносящейся за подветренный борт, впитывал ослепительную гармонию моря и неба. Однако чувственное восприятие притуплялось нервозностью. Яхта казалась теперь куда меньше, чем в мирном замкнутом пространстве фиорда. Шуршание пены казалось слишком близким, гребни волн – слишком высокими. Новичок в плавании отчаянно цепляется за мысль о моряках – умелых, закаленных ребятах с их своеобразной манерой выражаться и одеваться, которым ведомы все здешние течения и ветра. И я не мог не ощущать недостаток этого профессионального компонента. Дэвис, полуобнявший свой драгоценный румпель, казался человеком, на свой лад вполне способным, и чувствовал себя в море, как дома. Но, посмотрев, как он одной рукой и (создавалось впечатление) одним глазом пытается управиться с осыпаемой брызгами полуразвернутой на палубе картой, сразу скажешь: любитель любителем. Мне вдруг припомнились все его несерьезные поступки: бессвязный разговор, недавний авантюрный переход на Балтику, стремление умолчать о чем-то.

– Монумент нигде не видишь? – спросил Дэвис вдруг, но прежде чем я успел ответить, продолжил: – Надо взять еще риф.

Бросив румпель, он стал раскуривать трубку, тогда как яхта резко привелась к ветру и в мгновение ока уже запрыгала на волнах, паруса оглушительно захлопали, гик дико дергался, а ветер обрушился на свою добычу с удвоенной силой. Жалящий дождь брызг и многоголосие звуков ошарашили меня, но Дэвис, подтянув шкот, успокоил взбесившийся кораблик, предоставив ему мужественно бороться с волнами, тогда как сам брал рифы, преспокойно попыхивая трубочкой. Часом позже перед нами открылся узкий залив Альс с древним тихим городком Зондербургом, мирно греющимся в лучах солнца на островном берегу, и громоздящимися над ним высотами Диббол. Кровавой памяти высотами – именно они стали сценой последней отчаянной обороны датчан в шестьдесят четвертом, когда пруссаки отторгли от Дании две богатые провинции.

– На якорь становиться рано, да и города я не люблю, – заявил Дэвис, когда одна из секций громыхающего понтонного моста открылась, предоставляя нам проход.

Но я твердо высказался за прогулку и добился уступок при условии, что попутно куплю припасов и вернусь вовремя, чтобы мы могли подыскать «спокойную стоянку». Никогда не ступал я на твердую землю с более странным чувством, объясняющимся отчасти облегчением после заточения в замкнутом пространстве, отчасти тем ощущением вольного странника, благодаря которому люди, выходящие в море на малых судах, находят привлекательным даже грязный угольный порт в Нортумбрии. А передо мной лежал удивительный Зондербург с широкими резными карнизами домов, чистеньких, но овеянных флером столетий. Зондербург похожих на викингов русоволосых мужчин и цветущих, непритязательной красоты женщин. Зондербург, сохранивший под тевтонской оболочкой свое датское ядро. Перейдя через мост, я взобрался на Диббол, испещренный памятниками героической обороны, и оттуда полюбовался на миниатюрный корпус и паутину снастей «Дульчибеллы», красующейся на серебристой ленте залива. Вид яхты напомнил про необходимость закупить провизию. Я поспешил назад, в старый квартал, и сторговался насчет яиц и хлеба с милой старушкой, розовощекой, словно debutante^[24], которая из патриотических соображений сделала вид, что не понимает немецкого, и позвала здоровяка сына. Но его небогатый запас английского представлял собой рыбацкий сленг, почерпнутый на британском траулере, и был совершенно бесполезен для коммерческих целей.

К моему возвращению Дэвис приготовил чай, и, выпив его на палубе, мы продолжили путь по укромному заливу. Вопреки названию он был не шире обычной реки, и только облака переливающихся всеми цветами радуги медуз напоминали, что этот водоем является частью моря. В этих краях не бывает приливов и отливов, превращающих прибрежную зону в мешанину грязи. Перед нами открывались то галечный пляж, то скопление шелестящих листвой деревьев. Местами молодая береза, одетая в чулок ярко-зеленого мха, подбиралась к самому урезу воды и гордо возвышалась среди опавшей золотистой листвы и огненно-красных лишайников.

Дэвис был задумчив, но оживился, стоило мне завести разговор про датско-прусскую войну.

– Германия – чертовски великая держава, – заявил он. – Я иногда думаю: не предстоит ли нам воевать с ней?

Небольшой инцидент, случившийся после нашей постановки на якорь, усилил впечатление от этого разговора. В сумерках мы вползли в тихую заводь, настолько мелкую, что почти проскребли килем по каменистому дну. Напротив нас, на берегу, где располагается Альзен, четко виднелся на фоне закатного неба шпиль монумента, притаившегося в зеленой лощине.

– Что бы это могло быть? – поинтересовался я.

Переплыть на ту сторону – минутное дело на нашем ялике. Покончив с постановкой, мы взялись за весла. От глинистого пляжа поднимались заросли утесника и ежевики. Раздвигая ветви, мы добрались до стройного готического мемориала на постаменте из серого камня, украшенного барельефом с батальными сценами. Они изображали пруссаков, высаживающихся со шлюпок, и датчан, оказывающих отчаянное сопротивление. В гаснущем свете дня мы разобрали надпись: «Den bei dem Meeres-Uebergange und der Eroberung von Alsen am 29. Juni 1864 heldenmüthig gefallenen zum ehrenden Gedächtniss». – «Вечная память тем, кто героически погиб при высадке и штурме Альзена 29 июня 1864».

Мне известна была склонность немцев к увековечению – подобные мемориалы я видел на полях сражений в Эльзасе да и буквально несколько часов назад на Дибболе. Но было нечто в этой сцене – время или обстоятельства, – что придавало ей особую трогательность. Что до Дэвиса, то я едва узнал приятеля: когда тот оторвал глаза от надписи и обратил их на тропу, по которой мы поднялись от моря, они блестели и были полны слез.

– Шлюпочный десант, надо полагать, – произнес он, словно разговаривая сам с собой. – Можно себе представить, каково это. А что означает «хельденмютиг»?

– Героически.

– Heldenmüthig gefallenen… – вполголоса повторил мой друг, выделяя каждый слог. Он напомнил мне ученика, читающего про Ватерлоо.

Естественно, за ужином разговор зашел о войне. А война на море, как оказалось, представляла собой излюбленное чтение Дэвиса. До сей поры я не обращал внимания на мешанину на нашей книжной полке, но теперь подметил, что, помимо «Морского альманаха» и разрозненных томов «Наставлений по мореплаванию», там есть книжки о круизах малых яхт и несколько пухлых томов, с трудом впихнутых в ряд или лежащих сверху. С трудом разбирая надписи на корешках, я обнаружил «Жизнь Нельсона» Мэхэна, «Военно-морской ежегодник» Брасси и прочее.

– Жутко интересный предмет, – изрек Дэвис, извлекая том (разорванный надвое) мэхэновского «Влияния морской силы на историю».

Наш ужин остыл (замерз даже), пока мой друг иллюстрировал свою точку зрения цитатами с замусоленных страниц. Говорил он разумно, пусть и несколько сумбурно. Я владел темой в достаточной степени, чтобы играть роль вовлеченного слушателя, и, пусть даже голодный, не спешил прерывать приятеля.