Читать книгу - "Епистинья Степанова - Виктор Конов"

И замечательно было, закончив песню, видеть на лицах печальные или веселые улыбки, слушать, как в наступившей короткой тишине потрескивает костер, струится мелодия сверчков во тьме, а вдалеке четко стучит перепел.

Конечно, она отличалась от своих сверстниц некоторой потаенностью, но уже уходила болезненная ранимость, замкнутость. Она смело скакала верхом на лошади, так что сзади развевались волосы, хорошо разбиралась в хозяйственных делах, совесть ее чиста, она отличная работница, и глаза ее смотрят на людей прямо, доверчиво. Укрепилось и ее положение у хозяев хутора, и можно было если уж не приодеться, то хоть не бедствовать с одеждой, не мерзнуть. Но на гулянье вечерами хозяйка ее не отпускала, тут, видно, не обошлось без слова Данилы. А как хотелось!

Удивительные это были годы. Девочка восьми лет, птенец, выброшенный порывом ветра из гнезда, оказалась одинокой, почти сироткой, и ее учителем, воспитателем, ее семьей и товарищем, сам того не зная, стал народ, люди простые, случайные, пришедшие издалека, из незнаемых глубин жизни. Народная жизнь и стала ее школой. Просты, грубы, жестки на первый взгляд оказались для маленькой девочки первые прямые уроки. Но эти уроки не были жестокими.

Мелочное, преходящее сгорало в тяжелой совместной работе, в песнях, в огне ночных костров, в простодушных исповедях, в простоте отношения к бедности и богатству, к жизни и смерти.

Изредка приезжала из Ахтарей мать. Встречи с ней не могли снять чувства сиротства, редки оказывались эти встречи, и мать, конечно же, была вся в другой жизни, в заботах о других детях. Но само существование в этом мире доброй и любящей матери, умелой мастерицы, со строгими и ясными житейскими правилами, верой в Бога, старинными молитвами действовало на страдающую, позабытую-позаброшенную дочку благотворно. А жить все-таки надо было своими силами, своим умом; трудом и терпением прокладывать свою дорогу.

Реальная жизнь — это искаженная, перекрученная, разбитая картина той справедливой жизни, к которой народ стремился и стремится. Житейская практика переворачивала мечту, делала неузнаваемой, от этого несовпадения жизнь накалялась. Но снова и снова народ терпеливо пытается устроить жизнь по мечте. Груба жизнь внешне, но мечта о прекрасной жизни неистребима, она — как жар костра, подернутого пеплом, и прорывается в песнях и танцах, сказках и одежде, стойкости в испытаниях; «зерно» русской идеи, русской мечты о воле и братстве жаждет прорасти.