Читать книгу - "Каверин - Наталья Старосельская"

История литературных объединений в отечественной культуре чрезвычайно богата и разнообразна, но «Серапионовы братья», которые, на мой взгляд, в наибольшей степени унаследовали традиции пушкинского «Арзамаса», среди этих многочисленных группировок занимали почему-то самое скромное, самое недооцененное в то время, непослушное детальному анализу место. Даже Юрий Тынянов, рассуждая о степени актуальности современных прозаиков, заявлял: «Самые неактуальные — „Серапионы“». Может быть, потому что объединение это сформировалось и недолго просуществовало, скрепленное не столько творческими, сколько человеческими мотивами и поисками, почти незаметными для окружающих в те годы…

Скорее всего, как представляется из дня сегодняшнего, именно близость людей, одержимых творчеством, стала главным в их содружестве.

С той поры, когда они, такие разные, объединились в «орден», как называл «Серапионовых братьев» Вениамин Каверин, прошло 95 лет. Этот совсем «не круглый» юбилей необходимо вспомнить именно теперь, когда творческие люди по всему миру не просто стараются избегать прочных связей при разности взглядов и устремлений, а предпочитают становиться по разные стороны барьера, доказывая правильность собственных воззрений. Даже единомышленники связаны уже — увы! — не человеческими, а исключительно идеологическими нитями…

У «Серапионовых братьев» всё было иначе. Казалось, невозможно было представить себе прочное содружество настолько разных начинающих писателей, как Л. Н. Лунц и К. А. Федин, В. В. Иванов и Н. Н. Никитин, М. Л. Слонимский и И. А. Груздев, М. М. Зощенко и В. А. Каверин, Н. С. Тихонов и единственная полноправная «сестра» Е. Г. Полонская. Все они выросли при издательстве «Всемирная литература» из студии художественного перевода, где слушали лекции и выступления Виктора Шкловского, Корнея Чуковского, Андрея Белого, посещали семинары М. Л. Лозинского, В. М. Жирмунского, Е. И. Замятина, Н. С. Гумилёва, познавая основы не только практики, но и теории перевода, стихосложения, искусство прозы и методы литературоведения. Но через два года отнюдь не стихийно, а вполне осмысленно было образовано объединение, основанное на связях дружеских, на симпатии и доверии друг к другу, на единомыслии в стремлении неустанно искать новые формы и новое содержание в литературе. При этом каждый искал по-своему и на «своей территории». Вот что в приветствии «Здравствуй, брат!..» означало слово «брат» — поиск себя и своего, только своего писательского пути — к совершенству, к славе…

Творчество полностью занимало их умы и души, а потому «братьев» мало волновала политика, еще меньше — идеология, ее вовсе не было в то сложнейшее время в их произведениях. М. Л. Слонимский вспоминал: «Решили собраться вольно, без устава, и новых членов принимать, руководствуясь только интуицией. То же — и в отношении „гостишек“. Всё, что писали, читалось на собраниях. То, что нравилось, признавалось хорошим, что не нравилось — плохим. Пуще всего боялись потерять независимость, чтобы не оказалось вдруг „Общество Серапионовых братьев при Наркомпросе“».

Вениамин Каверин писал в книге «Литератор»: «Мы собирались каждую субботу в комнате Михаила Слонимского в Доме искусств. Впоследствии Ольга Форш назвала этот дом „Сумасшедшим кораблем“ и рассказала о странной жизни его обитателей, полной неожиданностей и вдохновения. Но ничего странного не находил в этой жизни студент-первокурсник, ходивший с высоко поднятой головой по еще пустынному, осенью двадцатого года, Петрограду. Еще бы не гордиться! Он только что приехал из Москвы. Он чуть ли не ежедневно бывал в знаменитом „Стойле Пегаса“. Он неоднократно видел Маяковского, Есенина. Он сам писал стихи — очень тонкие, как ему казалось. Однажды ему случилось даже побывать у Андрея Белого, который показал только что вышедшие „Записки мечтателя“ и говорил с ним так, как будто он, мальчик, едва окончивший школу, был одним из этих мечтателей, избранников человечества и поэзии.

Очевидно, совсем другое пришло в голову Тынянову, другу моего старшего брата, приехавшему в Москву по делам Коминтерна. Найдя меня среди бледных, прекрасно одетых молодых людей, называвших себя поэтами и носивших в наружном кармане пиджака порошки с кокаином, он испугался за меня и убедил переехать в Петроград».

В «Освещенных окнах» мотивы переезда Каверина в Северную столицу обоснованы несколько иначе, как об этом говорилось в первой главе книги. Но не это главное.

Поступив в Петрограде в университет и чуть позже в Институт живых восточных языков, Вениамин Каверин мечтал стать дипломатом: «Меня не пугала смерть Грибоедова и нравилась жизнь Мериме. Мировая революция приближалась. Я видел себя произносящим речь в Каире, в мечети Аль-Азхар, на конгрессе освобожденных восточных народов. В свободное от государственных дел время я намеревался писать стихи или, может быть, прозу».

Но мечты эти потускнели с той поры, когда Виктор Шкловский привел его в Дом искусств, в комнату Слонимского. После ухода Шкловского, писал Каверин в «Литераторе», «я откинулся в угол кровати и стал несколько пренебрежительно, как это и полагалось столичному поэту, прислушиваться к разгоревшемуся спору… Главными противниками были Федин и юноша, разжигавший „буржуйку“, — Лев Лунц, как я узнал вскоре».

В тот первый вечер в новом кругу Вениамин Каверин смутно ощутил разницу между спорами московских молодых поэтов и петроградских будущих «Серапионовых братьев», говоривших «о столбовой дороге нашей литературы… Знаменитый тезис, над которым в то время подсмеивались формалисты, — сначала что, то есть сначала содержание, а потом как, то есть форма — лежал в основе концепции Федина, и он умело превращал его из оружия обороны в оружие нападения. Вероятно, он был прав».

Но Лунц настаивал на другом: «„Наша литература… как бы она ни была хороша, всегда как будто стояла на месте. Нам нужно учиться у литературы Запада. Но это не значит повторять ее. Это значит вдохнуть в нашу литературу энергию действия, открыв в ней новые чудеса и секреты“.

Сила опыта звучала в ответах Федина, которому было трудно спорить, вероятно, еще и потому, что рассказы, которые он в то время писал, были близки к классической русской прозе. Лунцу (и мне) они казались повторением пройденного. То было время, когда Тургенева я считал своим главным литературным врагом. Прошло немного лет, и я стал страницами читать вслух тургеневскую прозу».

Вениамин Каверин писал не только свой первый рассказ «Одиннадцатая аксиома» (так и неопубликованный), но и ранние произведения близко по всему строю формализму — начинающему писателю казалось, что проза во многом требует столь же точной разработки, как и геометрия.

В исследовании «В. Каверин. Критический очерк» О. Новикова и Вл. Новиков отмечают, что замысел этого рассказа стал «своеобразным эпиграфом ко всему каверинскому творчеству. И в дальнейшем он будет искать способ „скрещения параллельных“, сверяя свои поиски с потоком реальных фактов и впечатлений».

Говоря о произведениях Вениамина Александровича Каверина разных десятилетий, мы постоянно будем убеждаться в этом: с каждым следующим рассказом или романом эти «скрещения» становятся всё более органичными и интересными не только с точки зрения интриги, но и характеров персонажей.