Читать книгу - "Хулио Кортасар. Другая сторона вещей - Мигель Эрраес"

Здесь будет правильнее «закрыть скобки», говоря о времени написания этих рассказов, и уточнить, что рассказ «Делия, к телефону» был напечатан под псевдонимом Хулио Денис в октябре 1941 года в журнале «Будильник» в Чивилкое, а рассказ «Ведьма» увидел свет в августе 1944 года в журнале «Литературная почта» в Буэнос-Айресе, за подписью Хулио Ф. Кортасар, когда он жил в Мендосе. В первом издании в обоих рассказах было допущено множество типографских ошибок, поскольку таков был общий уровень печатного дела, – что явилось для Кортасара источником мучительных переживаний, поскольку он всегда был невероятно требователен к себе как к писателю и не успокаивался до тех пор, пока не просматривал тщательнейшим образом не только гранки, но и оригинал-макет книги, который появлялся из-под типографского пресса.

Впрочем, рассказ «Делия, к телефону» был неудачен сам по себе. Вызывает удивление разница между качеством этого рассказа и всех остальных, созданных сразу же после него, которые вошли в сборник «Бестиарий». По своей структуре он представляет собой театральный диалог с элементами жанровых сцен, где ощущается несомненное влияние англоамериканской литературы и присутствует фантастический компонент (разговор post mortem (после смерти), в те времена чрезвычайно популярный жанр. Вспомним, например, рассказ Даниэля Дефо «Явление миссис Вил». Кроме того, необходимо упомянуть о хлынувших на книжный рынок произведениях Агаты Кристи, основанных на неожиданном финале, что фактически стало моделью любого повествовательного проекта в прозе того времени: например, известие о том, что персонаж по имени Сонни – плод чистейшей фантазии. Однако следует подчеркнуть связь между этими рассказами, явную и несомненную, с другим, более поздним фантасмагорическим рассказом «Заколоченная дверь», о котором мы поговорим позднее. С формальной точки зрения, язык автора еще далек от живого и не склонного к витиеватости языка тех рассказов, которые появились в более позднее время. Можно сказать, что рассказ «Делия, к телефону», как и сонеты сборника «Присутствие», отличается некоторой жеманностью и ему также не хватает достоверности.

Что касается рассказа «Ведьма», в нем более ясно проглядывает направление, которое выберет будущий Кортасар, хотя он неудачен по композиции и излишне напряжен. Скажем так, напряженность повествования при описании жизни маленького городка, где Паула предпочитает чтение прогулкам на площади, а Эстебан дарит ей поцелуй некрофила, конечно, играет свою роль, но она лишена развития и кульминации. Состоящая из фрагментов, путаная и безжизненная, история не может привнести в текст ток живой крови. И все-таки этот рассказ неотделим от обаяния кортасаровской прозы. Кокаро ставит его в один ряд с рассказом Борхеса «Круги руин» и определяет как «фантастический, полный утонченной жестокости, с включением малоупотребительных нынче элементов волшебства, что делает его необычайно искусно выполненным» (15, 68). Позволим себе не согласиться ни с автором этих строк, ни с автором рассказа, который в 1944 году написал Мече Ариас, что рассказ «напечатан ужасно, в гранках полно ошибок, знаки препинания стоят где попало… but it's still a good story».^[31] Однако, будучи уже зрелым писателем, Кортасар редко включал его в переиздания.

Кроме этих двух рассказов, тогда же был создан еще один, который автор назвал «Положение руки».^[32] Написанный в 1943 году, он был опубликован в руководимом Америко Кали журнале «Эклога», который выходил в Мендосе, когда писатель жил в этом городе. Рассказ весьма любопытный и, возможно, оцененный самим писателем выше других рассказов того времени, о которых идет речь, во всяком случае у автора, вероятно, были веские причины на то, чтобы включить его в сборник «Бестиарий».

Элемент фантастики состоит в том, что из окна, которое выходит в сад, то появляется, то исчезает, то снова появляется некая рука, которая разгуливает по письменному столу, по роялю, – рука, которую рассказчик называет Дг., приближается к перочинному ножику, в чем рассказчику видится скрытая опасность, потому что эта рука влюблена в левую руку рассказчика, причем все это не является нарушением привычного хода вещей, поскольку рассматривается как одно из запредельных проявлений реальности, а не как противопоставление последней, в отличие от двух рассказов, созданных автором ранее. Кроме того, рассказ отличается мягкой структурой и написан обычным разговорным языком, свободным от всякого формализма: «Я любил эту руку, ведь, в сущности, она не была навязчивой, скорее в ней было что-то от птицы или опавшего листа». Таков был путь, а говоря языком Кортасара, «переход», по которому совсем скоро пойдет писатель, и результатом выбора этого пути станет собрание рассказов для книги «Бестиарий», опубликованной в 1951 году.

Однако закроем скобки и вернемся в Боливар.

Марсела вспоминает один забавный случай, касающийся живописи: «Однажды мы сидели у нас дома и говорили о романе Франсуа Мориака „Клубок змей"; каждую главу книги предварял графический рисунок. Кортасару пришло в голову устроить между нами конкурс: каждый должен был выбрать рисунок по своему усмотрению и раскрасить его в те цвета, которые соответствовали бы данному художнику. Мама выбрала Сезанна, Кортасар – Писарро, сеньорита Ариас – Матисса, а я – Ван Гога. Мне так понравились результаты нашего конкурса, что я отнесла книгу с рисунками в колледж. Она таинственным образом исчезла, и Кортасар в письме от 22 октября 1941 года, вспоминая об этом случае, высказывает мнение, что это было делом рук „влюбленного в наши шедевры". Добавим, что среди его любимых французских авторов был Ален Фурнье и его роман «Большой Мольн», привлекавший его поэтичностью своей фантастики. Он читал нам отдельные страницы, комментировал их, и мы тоже начинали любить этого писателя. Я же внушила ему любовь к стихам Клоделя, которого он не выносил» (15, 23).

Здесь правомерно снова поставить вопрос, который мы задавали за несколько параграфов до этого. Оставили ли какой-нибудь след в памяти Кортасара его дружеские связи в Боливаре? Он забыл о них в силу добровольной амнезии, забыл о нескончаемых разговорах по вечерам за чашкой чая, когда они часами напролет говорили о реальном и ирреальном, о культурном пространстве художника и его связи с историческим моментом, в котором тот живет, и стремлении понять эту связь, оттолкнувшись от собственных эстетических позиций в оценке того, что есть человеческое и что есть божественное? Было ли это забвение результатом действия защитного механизма, с помощью которого писатель хотел освободить память и сознание от нескольких не слишком счастливых лет его жизни, в течение которых к недостатку личностного опыта прибавились еще и три потери: смерть троих близких ему людей. В апреле 1941 года умирает его друг Альфредо Марискаль; в начале 1942 года – его зять, Сади Перейра, муж его сестры Офелии; и в конце 1942 года умирает еще один его друг, Франсиско Клаудио Рета по прозвищу Монито, – «три пары глаз, смотреть в которые было всегда для меня радостью».