Читать книгу - "Флот и война. Балтийский флот в Первую мировую - Гаральд Граф"

В четверть первого ночи мы наконец подошли к назначенному месту, повернули на NW и дали 15 узлов.

Постановка протекала в очень тяжелых условиях, так как во время перехода нашу корму иногда сильно заливало, а благодаря этому рельсы и скаты совершенно обмерзли. Работать было очень трудно: люди мерзли, ноги скользили, и тех, кто стоял у скатов, пришлось даже привязывать. Все это сильно затрудняло работу, но бодрость и спокойствие команды позволили отлично выполнить задачу. Мы ставили мины отдельными банками, по 10 штук в каждой, с интервалами в одну милю между каждой группой. Такой способ постановки сильно растягивал время операции и долго держал весь личный состав в напряженном состоянии, так что в моральном отношении был очень неприятен. Неприятность еще усугублялась тем, что предательский огонь был все еще виден, и в темноте иногда казалось, что он движется и приближается к нам, и тогда появлялось большое стремление быстрее выбросить мины. Все же мы выдержали характер и точно выполнили задание.

После окончания постановки мы повернули на N и дали 24 узла. На обратном пути пришлось еще два раза видеть огни, но что это было такое, так и не выяснилось. Утром мы очень удачно открыли Бакшфен, дошли до берега и вошли в Рижский залив, откуда дали знать командующему флотом, что поручение исполнено. У Вормса стали на якорь и переночевали, а на следующее утро благополучно дошли до Ревеля.

С 12-го по 23 ноября «Новик» простоял в Ревеле. Во время этой стоянки были получены подробности о событиях на Черном море.

В то время, когда на всех наших фронтах уже шли оживленные боевые действия, Черноморский флот находился еще в самом неопределенном положении. Турция войны не объявляла; Россия тоже по каким-то политическим соображениям этого не делала.

С тех пор как в Константинополь прорвались «Гебен» и «Бреслау» и стало очевидным, что рано или поздно они явятся противниками нашего Черноморского флота, маневры и стрельбы стали производиться исключительно в преддверии борьбы с ними. Время шло, все нервничали, каждый день ожидая объявления войны, но ничего не было.

Высшее командование старалось использовать время с целью наладить береговую разведку, поставить заграждения, привести суда в боевую готовность, а также усилить работу Николаевских судостроительных заводов, чтобы они как можно скорее, хотя бы по облегченным условиям, сдали находившиеся в постройке нефтяные миноносцы.

Были выработаны особые планы защиты наших портов от внезапного нападения неприятеля. По этому плану подходы к Севастополю, Одессе и Батуму были заминированы, частью крепостными минными ротами, частью заградителями — «Дунай» (Одесса), «Прут» (Севастополь), «Бештау» (Батум). Одесса была поручена охране броненосца «Синоп», который и ушел туда в середине сентября. В Батуме стояла канонерская лодка «Терец».

В это время остальные боевые корабли — «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три Святителя», «Ростислав», «Память Меркурия» и «Кагул» были заняты серьезными маневрами и стрельбами.

В первых числах октября Порта закрыла Босфор и пароходное сообщение между Одессой и Средиземным морем прекратилось. Телеграммы из Константинополя становились все более и более тревожными. Казалось, что каждый момент вспыхнет война. Состояние напряженного ожидания становилось невыносимым.

К 10 октября «Синоп» получил приказание срочно идти в Севастополь, сдав обязанности дозорного корабля канонерской лодке «Донец».

17 октября, в 6 часов утра, перед Севастополем неожиданно появился «Гебен», который принялся обстреливать суда и город. Было роскошное осеннее утро. Совершенно спокойное море, прозрачное голубое небо и ласковое солнце не давали ни малейшего повода думать, что начался новый акт исторической драмы.

Вдали за горами, по направлению к Евпатории, были слышны редкие выстрелы. Два-три снаряда упали в бухту, не причинив никакого вреда. Один снаряд разорвался между «Синопом» и Графской пристанью.

Красивый, высокий столб воды далеко не произвел впечатления чего-то страшного; напротив, публика на пристани смотрела на него скорее с интересом и удивлением, чем с боязнью.

Отвечали на стрельбу только береговые батареи, суда же, из-за невозможности стрельбы с рейда через горы, молчали.

Между тем в воздухе началась усиленная работа, и радиотелеграммы сыпались одна за другой; то и дело приходили распоряжения. Вообще видно было, что командование растерялось.

В это время «Гебен» преспокойно гулял по минному полю. К сожалению, береговое крепостное начальство без разрешения командующего флотом не решалось включить заграждение, а командующий, не имея прямой связи с берегом, медлил, ибо ожидался приход «Прута» и миноносцев типа «Ж» и «3». Первый шел с полным грузом мин из Ялты; миноносцы же накануне ночевали под Севастополем и должны были вот-вот вернуться.

Вскоре было получено радио, которым «Прут» доносил, что его открыл «Гебен». Действительно, завидев возвращавшегося «Прута», «Гебен» прекратил обстрел Севастополя и пошел ему навстречу. Первые же два залпа «Гебена» дали попадания. На «Пруте» возник пожар.

Ввиду присутствия столь опасного груза, как готовые к постановке мины, да еще частью пироксилиновые, участь корабля была решена: через несколько минут он должен был взлететь на воздух. Тогда, отлично сознавая опасность, минный офицер лейтенант Рагузский[20]бросился открывать кингстоны, а затем, чтобы ускорить погружение корабля, спустился вниз с целью взорвать приготовленный на всякий случай подрывной патрон. Пока часть команды боролась с пожаром, другая готовила шлюпки. Вследствие открытия кингстонов «Прут» стал быстро погружаться. Немного спустя уже вся команда с офицерами сидела в шлюпках. Не хватало лишь лейтенанта Рагузского, судового священника отца иеромонаха Антония и нескольких тяжелораненых. Вдруг раздался легкий взрыв, и «Прут» стал тонуть еще скорее: это Рагузский взорвал дно. Все напряженно следили за палубой, ожидая его появления. Времени было немного, уже «Гебен» спускал шлюпки, чтобы взять экипаж в плен. Вода доходила до верхних иллюминаторов, но Рагузского не было. Тогда стало ясно, что он погиб смертью героя, предотвратив гибель большей части команды. Тем не менее глаза всех еще оставались прикованными к палубе. Там виднелся отец иеромонах Антоний, который, стоя в полном облачении, осенял крестом находившихся в шлюпках. Семидесятилетний пастырь, плававший на «Пруте» десять лет и тесно связанный с ним воспоминаниями, не захотел покинуть ни родной корабль, ни смертельно раненных, которых не представлялось возможным спасти. Вот уже и палуба стала уходить под воду, а еще через несколько минут «Прута» не стало. Только рябь морской волны выдавала место его гибели…

Рагузский и отец Антоний… Первое из этих имен встает наряду с именами Сакена, Казарского и славной памятью безвестных героев «Стерегущего», а другое — сверкает в ореоле великих слов нашего Спасителя: «Больше любви сея никто же имать, да аще кто душу положит за друга своя…»