Читать книгу - "Дневник Чумного Года - Даниэль Дефо"

Беда никогда не приходит одна. Эти страхи и предчувствия толкали людей на тысячи безрассудных и неблаговидных поступков, которые при других обстоятельствах они не стали бы совершать и к которым их подстрекали всякие дурные люди; например, многие стали бегать по предсказателям, колдунам и астрологам, чтобы узнать свою судьбу или, как в простонародье говорили, что им на роду написано, — то есть сколько они проживут и тому подобное; в результате этой глупой мании весь город тут же заполонили толпы подонков, выдававших себя за знатоков магии, или, как они выражались, чернокнижников, и сам не знаю за кого еще; да что там, они готовы были приписать себе тысячу значительно более чудовищных сношений с дьяволом, чем те, в которых были повинны в действительности. И этот промысел стал таким открытым и общераспространенным, что на дверях нередко виднелись вывески: «Здесь живет предсказательница», или: «Здесь живет астролог», или: «Здесь вы сможете узнать срок вашей жизни» и тому подобное; и почти на каждой улице можно было увидеть либо бронзовую голову монаха Бэкона[91]— обычный знак на жилищах такого рода людей, — либо изображение матушки Шиптон,[92]либо голову Мерлина[93]и так далее.

Сколь нелепыми, смехотворными и глупыми выдумками эти пособники дьявола услужали народ — не могу судить, но точно одно: ежедневно несметное число посетителей толклось у их дверей. И чуть только какой-нибудь мрачный тип в бархатном камзоле с пояском и в черном плаще (а именно такой наряд эти квазиволшебники обычно носили) показывался на улице, люди шли за ним толпой и осаждали вопросами прямо на ходу.

Стоит ли говорить, какой все это был чудовищный обман и к чему он приводил? Но лекарства от него не было до тех пор, пока прекращение мора не положило тому конец и не очистило город ото всех этих «исчислителей жизни». К несчастью, когда бедняки спрашивали этих горе-астрологов, будет ли чума, те дружно отвечали «да», так как это поддерживало их промысел. И не будь люди столь смертельно напуганы надвигающимся бедствием, все эти провидцы тут же оказались бы не нужны и искусству их пришел бы конец. Но пока только и разговору было, что о таком-то и таком-то влиянии звезд, о сочетании таких-то планет, которое с неизбежностью предвещает болезни и бедствия, а следовательно, чуму. Некоторые с уверенностью утверждали, что чума уже началась, и это было чистейшей правдой, хотя те, кто так говорили, и не подозревали о том.

Надо отдать справедливость священникам и проповедникам самых разных течений, людям умным и ответственным, — они как могли клеймили все эти дурные занятия, обнажая их безрассудность и мерзостность, так что народ трезвый и здравомыслящий в большинстве относился к ним с презрением и отвращением. Но невозможно было воздействовать на обывателей и на бедный рабочий люд. Страх подавил у них все прочие чувства, и они швыряли деньги на все эти бредни самым безумным образом. Особенно горничные и лакеи — те были самыми частыми посетителями, и обычно после традиционного вопроса, будет ли чума, следующий вопрос был таким: «О сэр, Бога ради, что меня ожидает? Оставит ли меня хозяйка или уволит? Останется ли сама она в городе или уедет в провинцию? И, если уедет, возьмет ли меня с собой или оставит здесь и обречет на голод и болезнь?» Подобные же вопросы задавали и лакеи.

Дело в том, что положение старых слуг было весьма тяжелым (у меня еще будет случай по ходу рассказа поговорить об этом) — ведь значительная часть их должна была бы остаться на улице, — да так оно и случилось впоследствии. Многие погибли, особенно те, в кого эти лжепророки вселили надежду, посулив, что господа, уезжая из города, возьмут их с собой; и если бы не общественная благотворительность, пришедшая на помощь беднягам, число которых, как и следовало ожидать, было весьма велико, они оказались бы в самом трудном положении из жителей, оставшихся в городе.

Все это на многие месяцы, пока народ пребывал в тревожном ожидании, а чума по-настоящему еще не разразилась, страшно будоражило умы простых людей. Но не следует забывать, что здравомыслящая часть жителей вела себя по-иному. Правительство поощряло благочестивые настроения, устанавливало дни публичных молитв, поста и покаяния, дабы всем миром каяться в грехах и молить Создателя, чтобы Он Своею милостию отвел страшное наказание, нависшее над их головами; и невозможно описать, с какой готовностью люди любых убеждений принимали участие в таких молениях, как они толпились вокруг церквей и молитвенных домов;[94]народу стекалось столько, что иногда нельзя было протиснуться поближе даже к дверям самых больших церквей. Кроме того, в нескольких церквах устраивались ежедневно утренние и вечерние молебны; в других же в определенное время каждый мог сам зайти и помолиться; и все эти церкви, могу сказать, народ посещал с необычайной набожностью. В некоторых семьях самых разных убеждений придерживались семейных постов и богослужений, на которые допускались только родственники. Короче говоря, люди здравомыслящие и набожные предавались молитве и покаянию, как и подобает добрым христианам. Общество вновь обнаружило всеобщую готовность принять участие в происходящем. Даже двор, в те времена очень веселый и роскошный, выказал глубокую озабоченность общественной опасностью. Пьесы и интерлюдии, которые на манер французского двора получали у нас все большее распространение, были запрещены к представлению,[95]игорные дома,[96]танцевальные и музыкальные залы,[97]которых развелось очень много, что способствовало развращению нравов, были закрыты и запрещены; паяцы, шуты, кукольники, плясуны на канатах и прочие устроители подобных развлечений, которые завораживали простолюдинов, принуждены были закрыть свои балаганы, так как туда никто не ходил; все умы были сосредоточены на совсем иных предметах, грустных и ужасных, отпечаток этого ужаса читался даже на лицах обывателей. Перед глазами у всех была Смерть, все думали о могилах, а не о веселье и развлечениях.