Читать книгу - "Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров"

и всё-всё-всё, о чём говорил с Лукой Ильичом. Разве что настрой стрельцов узнать не смог, побоялся. Прав ведь купец: как тут узнать? В лоб ведь не спросишь, и вправду сразу в пыточную потащат. А окольными путями выведывать, вокруг да около — тоже потащат, только чуть позже.

Пробовал, конечно, брат Гийом, среди прихожан разговоры вести — у кого кум-сват-брат в городовых казаках, что думают о войне. Сетовал, что сильны поляки да литовцы и слушал, что люди в ответ говорят. Да только мало что говорили. Больше охала да ахали, да бормотали про супостата окаянного, которого победим, Бог даст. А особо богомольные старушки кивали головами и отвечали невпопад, даже не слушая, что божий человек говорит. Им хватало и того, что он просто говорит.

Лишь один хмурый мужичок в добротном овчинном полутулупе, послушав богомольца, коротко и сумрачно бросил:

— Ты бы, божий человек, больше о церковном думал, а не о мирском.

И ушёл куда-то, не оглядываясь. Брат Гийом всполошился, собирался тут же бежать из города, но, вернувшись в купеческий дом, успокоился. Он ведь всего лишь посетовал, что враг силён и надо всем вместе встать против супостата. За отчизну он радеет, а кто за неё сейчас не радеет? А мужичок тот пропал, и больше на глаза иезуиту не попадался.

Так продолжалось до весны. Когда с крыш уже закапало, брат Гийом решил уходить из Новгорода. Потеплело, будет не столь тяжко, как зимой. И уходить лучше с обозом, так безопаснее. Как раз через недельку отправляется один в Москву. Туда и ему надо. Что ж, недельку можно и подождать. Иезуит подошёл к Луке Ильичу, который всю зиму почти не замечал нежеланного гостя, поклонился по-православному обычаю.

— Извини, Лука Ильич, что стеснил тебя. Ухожу я скоро, а к тебе одна лишь просьба.

— Какая ещё? — не то чтобы недовольно, но и без особой радости спросил купец.

— Придёт вскоре к тебе человек от меня, передашь ему вот это.

И протянул ему свёрнутый в трубку и стянутый льняной ниткой лист бумаги, на котором на латыни были изложены все его зимние наблюдения. Купец опасливо взял свиток.

— Скажет человек, что пришёл от известного тебе богомольца, ты отдашь ему свиток, и он уйдёт. И не бойся, на ночлег он не попросится.

Лука Ильич хмуро кивнул и унёс свиток — прятать. Только и осталось брату Гийому, что дожидаться выхода московского обоза. Только и осталось… Но обоза он не дождался.

Решил он прежде времени из дома не выходить — мало ли… Дом был хорошо защищён — в этом брат Гийом за три месяца убедился. Кроме Степана жили здесь ещё четверо слуг — как на подбор, здоровенные, хмурые да неразговорчивые. И вооружённые: у каждого был добрый нож. Видел иезуит здесь и луки, и топоры боевые, и сабли. Правда, насколько хорошо охрана владеет оружием, удостовериться не довелось — случая не было.

Через три дня после того, как передал свои наблюдения Луке Ильичу, в калитку раздался громкий стук. Брат Гийом, всегда настороже, тут же взобрался в комнаты на втором ярусе и глянул сверху. Сердце похолодело: стрельцы, все в чрёном. Вдесятером! Государевы люди! И понятно, за кем они пришли. И хотя где-то в самом нутре теплилась надежда, что это не за ним, а купец что-то набедокурил, проверять ему не хотелось. Даже если и за купцом — всё одно пытать будут всех. И если у них появится хоть малейшее подозрение… Об этом даже думать не хотелось. За всё свою жизнь брат Гийом ни разу не попадал под розыск, всегда ему удавалось ускользнуть. Но он прекрасно понимал, что, если он попадёт в руки этих людей, живым ему совершенно точно не уйти!

Пока неторопливый Степан медленно шёл к калитке, ещё не зная, что размеренное течение его жизни уже закончено раз и навсегда, иезуит скатился с верхнего яруса в свою каморку. Похватал заранее заготовленное: толику денег, солонину, верхнюю одежду. Когда Степан только открывал калитку, он уже подбегал выходу, ведущему на противоположную сторону дома. Но что такое?

Дорогу ему преградил один из Купцовых слуг. Такой же, как Степан, здоровенный и неумолимый. Если сейчас он станет ему что-то объяснять, то пропал — от государевых людей ему не уйти. Почему же за ним всё-таки пришли? Неужели тот мужичок, которому он неловко сболтнул?.. Да и не сболтнул ничего такого, однако…

— Стоять!

Здоровяк стоял, вяло и нагло улыбаясь. Кажется, он радовался, что наконец-то может показать силу, выполняя приказ хозяина не выпускать странного гостя из дома без его ведома.

Рука иезуита метнулась к левому рукаву. Стилет едва блеснул в полутёмном коридоре. Один, два, три! Целых три удара точно в печень. Здоровяк, всё ещё улыбаясь и не успев ничего понять, повалился на пол. Брат Гийом перепрыгнул через него. Скорей, скорей!

Он выбежал на улицу. Где-то за спиной раздавался шум. Неужели купцовы слуги решились схватиться с государевыми людьми? Недоумки! Иезуит пробежал двор и перелез через забор. Теперь подальше, подальше отсюда. И как можно скорее!

Да, теперь его путь в Москву будет другим — немного медленнее и опаснее, но ему не привыкать. Главное — он сумел уйти. Жаль, что вся его зимняя работа пропала, но так порой случается. Он-то жив, и сможет ещё много сделать во славу Господа нашего Иисуса, Святой церкви и ордена!

Догнать его присланные воеводой стражники так и не смогли — иезуит исчез из города. В тот момент, когда купец Лука Ильич испустил дух на дыбе, а толмач предоставил воеводе перевод обнаруженного при нём послания, написанного богомерзким латинским письмом, брат Гийом, уже перебравшись через Волхов, шёл через Валдай, представляясь во встречающихся ему сёлах и деревнях привычно — паломником. Только на этот раз путь его лежал в Москву.

Глава 4

ЕГОРКА ШАПОВАЛ, БЕГЛЫЙ ХОЛОП

Рязанский уезд, начало лета 1571 года

Плохо быть холопом! Кто-кто, а Егорка это отлично знает. Потому что они вместе с сестрой Дашуткой с недавних пор и есть холопы. Как же так получилось? Да очень просто.

Матери он не знал — умерла, когда Егорку рожала. А отец его, Василий, хорошим был валяльщиком, отчего и прозвище получил[32]. Валял не только шапки — тёплые, долговечные, но и войлочные полотнища. Будучи ещё свободным человеком, взял у боярина Ивана Дмитриевича Бельского[33] под кабальную запись семь рублей серебром. Хотел мастерскую новую поставить да работников нанять,