Читать книгу - "Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский"

В самом Мелштынском замке даже самые старые слуги дома, несколько поколений которых жило с семьёй, мало знали её историю. Глубокое молчание покрывало эти таинственные приключения, они произошли ещё до того, как те переехали сюда из Краковского в добровольное изгнание.

По-разному толковали эти два изображения предков на катафалках, эту красивую женскую фигуру, которая на белой шее носила кровавую полосу. Только знали, что было в году несколько литургий, к которым торжественно готовились, которые отмечали с великой пышностью молитв, месс, канунов и богослужений. Часто воспоминания об Эмилии Спытковне в набожных молитвах, традиция, что её представлял этот портрет, висящий в зале, что она скончалась внезапной трагической смертью, о подробностях которой никто не смел спрашивать, обращали на неё особенное внимание домочадцев. Также вечером, проходя около её изображения, боялись на него взглянуть, а глухая молва утверждала, что она часто появлялась с этой цветущей розой, показывая на окровавленную шею. Именно когда какое-нибудь несчастье должно было коснуться семью Спытков, дух Эмилии всегда кому-нибудь появлялся. Более рассудительные считали это обычной сказкой, каких полно везде. Старшые, однако же, слышали, что со смерти этой панны на Спытков обрушились всякие катастрофы. Дети умирали в колыбелях. В течение нескольких поколений ни один Спытек не имел больше, чем одного сына, и хотя желали дочку, не пришла на свет уже ни одна, та Эмилия была последней.

Также удивительным феноменом, которому придавали некоторое значение, было то, что с тех гигантов на старых изображениях Спытки опустились почти до карликов; каждый из них был меньше отца, и хотя никаких изъянов в них было не видно, так уменьшались, что почти стыдились показываться свету.

Каждая из матерей старалась всякими способами дать своему ребёнку силу и энергию; их специально кормили, давали телу разрастись, тренируя его и подкрепляя; ничего не помогало. Приходили на свет с надеждой, что достигнут нормального роста. Потом вдруг юность заканчивалась и прекращали расти раньше, чем положено. Заметили даже, что Евгений, мать которого была красивой и имела великолепную фигуру, хоть, по совету врача его воспитывали в чужом климате и очень хорошо кормили, не дорос до отца и, несмотря на прекраснейшие пропорции тела, был чрезвычайно хилым и мелким. В нём преждевременно созрел ум, развились духовные силы, но человеческое растение, тронутое какой-то фатальностью племени, засыхало на стебле.

Не удивительно, что, нося на себе это бремя каких-то таинственных воспоминаний и угрозы будущего, отец Спытек был грустным и молчаливым. Также весь дом разделял эту его скорбь и редко более весёлый смех разлетался по комнатам старинного гнезда. Жизнь текла в нём, как текут глубокие реки, поверхность которых не имеет ни морщинки на себе, ни покрывается пеной, кажется, остановилась, а дно их обманчиво показывается из-за хрусталя, хотя является бездонной пропастью.

Забота о ребёнке, обряды, набожные траурные торжества, сохранение всевозможных обычаев, привязанных к некоторым дням года, чтение, размышление, прогулка в замкнутом саду представляли всю жизнь Спытека, который показывался публично только в то время, когда этого избежать не мог. К этому режиму должна была приспосабливаться и пани, хотя для неё это было гораздо более трудным.

Воспитанная иначе, провёдшая молодость на свободе, в более бедном и всегда гостеприимно открытом для всех шляхетском доме, панна Бригита, когда вышла замуж, должна была подстраиваться к привычкам мужа. Она поддалась условиям его жизни, но не отказалась от одной странной для женщины страсти – любви к охоте. Отец её был запальчивым охотником; она с детства сопровождала его в экспедициях, стреляла так, как ни всякий мужчина сможет, ездила на самых диких лошадях, и хотя могла проводить дома дни за прялкой, когда слышала трубу, когда собаки под окнами оживлялись, она срывалась как сумасшедшая, и ничего тогда удержать её не могло. Спытек сначала думал, что постепенно сумеет отучить её от этой страсти, что она с возрастом сама исчезнет, но в конце концов убедился, что она была неизличима, и сдался, справедливо признав, что многочисленные уступки жене отплатит взаимно. Хотя сам он никогда в лесу не бывал, охота в Мелштынце устроена была по-королевски; псарню имел самую прославленную в стране, сети, стрелков, загонщиков и целый особый охотничий двор, на содержание которого большой деревни едва бы хватило. Старый конюший и одновременно ловчий Кмециц обычно неотступно сопровождал пани во всех её экспедициях. Кроме того, на всякий случай ехал двуконный экипаж, свободная лошадь, а столько везли маленьких ружей для перемены, что никогда ей не нужно было ждать, пока зарядят.

Поздней осенью пани Спытькова выезжала с борзыми, которые брали волка так же, как самого простого кота, а в погоне никому опередить себя не давала и её лошади шли наравне с самыми ловкими собаками.

В мелштынских лесах, которые были обширными, в соседей пуще, принадлежащей Замойским, никому охотиться было не разрешено, а зверя почти выращивали и считали, чтобы его хватало для обычной поры. Кроме Кмецица и слуг, никто на этих охотах не бывал, хоть они возбуждали любопытство многих.

Видели только красивую даму на храбром турецком скакуне, пролетающую, как ветер, по полям, а за ней целая толпа охотников, повозки, собаки, брички с сетями и снаряжением. Всё это пролетало и исчезало где-нибудь в тёмной глубине пущи.

Иногда в короткий день она возвращалась уже поздно и тогда окружали её всадники с факелами и появлялся этот кортеж, дорога которого стелилась искрами, и исчезал среди темноты, как какое-то ночное видение. Далёкое зарево, быстро продвигающееся, давало крестьянам знать, что пани возвращается с охоты, но прежде чем женщины и дети выбегали на тракт, чтобы её увидеть, кортеж уже проносился, а после них только недогаревшие искорки кое-где, дымясь, затухали.

Люди, которые её окружали, говорили, что, несмотря на охотничий запал, никогда не слышали, как она говорит, никогда не видели, что она весело улыбается.

Сдвинув брови, она мчалась, стреляла, смотрела на убитого зверя и, бодрая, возвращалась в замок, внешне не показывая, что провела в лесу больше десяти часов на жаре, холоде или слякоти.

И в тот день, когда ожидали возвращения Евгения из-за границы, пани, желая выехать ему навстречу, взяла с собой охотников и помчалась верхом, и только, когда показался сын, пересела к нему в карету.

Несмотря на уважение, какое она вызывала, характер пани Бригиты не мог приобрести ей сердец; она была доброй с окружающими, но всем чужая. Скорее сам Спытек разговором, словом, улыбкой приближался к кому-нибудь и доказывал,