Читать книгу - "Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Ознакомительный фрагментего черный круглый и блестящий плод напоминал орган зрения лани; а от съеденной ягоды зрачок расширялся, сливаясь в единое целое с потемневшей роговицей, глаз становился блестящим и манящим – как глаз лани[9].

Со свойствами этой ягоды меня познакомил Тибор, более сведущий, чем его современники. Если ее поглощение отравляло, вызывало тошноту, рвоту, учащение сердечного ритма, затруднение дыхания и судороги, то при соприкосновении со слизистой она становилась волшебным зельем. «Губы, анус, вульва», – твердил мне Тибор, коллекционировавший фасилитаторы – средства, ускорявшие и облегчавшие общение с Духами, в частности, мак и коноплю[10], зависимость от которых он приобрел, а потому запретил их употреблять. Впрочем, я получил право на глаза лани в его обществе, под ивой на берегу Озера. Мы едва коснулись губами мякоти ягоды, и нас наполнили восхитительные галлюцинации: различные природные стихии плясали, напевали и нашептывали нам свои тайны…

В последний раз слиться с этим пейзажем, который я скоро покину, – вот чего я желал.

Тщательно отобрав десяток ягод, я опустился на колени посреди каменистого отрога. Он возвышался над зеленой долиной, открывая вид на соседние горы и лазурный простор небес: идеальное место, чтобы воспринимать видения.

Я раздавил ягоду, смазал ее мякотью нижнюю губу и подождал.

Возможно, я слишком спешил? Мне показалось, что эффект задерживается. Что его не будет.

Я сделал то же со второй ягодой и потер ее мякотью верхнюю губу. И вновь, хотя я внимательно следил за тем, что делается внутри и вокруг меня, ничего не произошло.

Я в растерянности взирал на собранные мною сочные шарики. Неужели я ошибся? Перепутал с черникой? Я раскусил одну ягоду. Брызнувшее из нее хмельное, сладковатое вещество не имело ничего общего с черникой; это меня успокоило. Я машинально проглотил его.

По-прежнему ничего.

Меня посетило предположение: а что, если бессмертие изменило меня? Наверняка мне требовалась более крупная доза. Ведь не сдохну же я… Не раздумывая, я заглотил всю горсть ягод. Никакой реакции. Фасилитаторы Тибора больше не действовали на меня…

Спустя несколько мгновений меня сотрясла судорога. Спазмы терзали желудок. Я попытался вызвать рвоту. Слишком поздно! Глаза лани уже завладели мною.

Я опрокинулся на спину, сердце бешено колотилось, кожа мгновенно пересохла, мне не хватало воздуха, не удавалось сглотнуть… и начались галлюцинации.

Не стану рассказывать о дальнейшем, потому что моя память мало что сохранила, и эти клочья воспоминаний вызывают у меня отвращение или ужас.

Недомогание длилось три дня. Три дня, в течение которых я не мог покинуть каменистый отрог – поначалу не в силах шевельнуться, а затем пребывая в прострации. Три дня, когда тревога сменялась весельем, страх – молодечеством, а исступление – негой и сладострастием. Три дня, когда я пребывал бесконтрольным, не контролирующим себя и неконтролируемым.

Где-то глубоко во мне какой-то сохраняющий сознание беспомощный орган отсчитывал зори, сумерки и ночи и напоминал о том, что меня ждет Нура. Однако мое тело, весившее больше, чем бронзовая статуя на гранитном постаменте, было неспособно приподнять ногу, палец или веко.

Под конец третьего дня мне, с ног до головы покрытому блевотиной и экскрементами, удалось присесть. Однако очередная сонливость свалила меня.

На рассвете я встал.

Умылся в горной реке. Добавившийся к изнурению стыд делал мои движения неловкими. И все же мне удалось придать себе подобающий вид, и я помчался в долину.

Передо мной появилась соломенная крыша. При виде постоялого двора меня обуяла радость и, подобно волне, омывающей камень, унесла мрачные мысли.

– Нура!

Я приближался к деревянному дому.

– Нура! Я пришел!

Спеша обнять ее, я ускорил шаг и рванул дверь.

– Нура!

Комната была пуста.

Меня охватили худшие опасения. Я принялся рыскать по углам и закоулкам, шарил за дверными занавесами и тростниковыми перегородками. Ни платьев, ни обуви, ни украшений. Ни благовоний, ни притираний. Ни дорожного сундука. Никаких следов.

Нура ушла.

3

Когда я покинул постоялый двор, солнце хлестнуло меня по щекам, от жары едва не плавились мозги. Права была Нура, что сбежала от меня! Можно ли упрекать ее за это? Она ждала меня, а я принял наркотик, обмарался, утратил связь с действительностью и пропустил наше свидание. Так что теперь по справедливости платил за свое падение.

Силы оставили мое вялое покачивающееся тело. Вокруг меня благоденствовала равнодушная природа, струились ручьи и подмигивали небесной лазури, радостно щебеча на все лады, порхали птицы, по поросшим густой травой склонам проносились дикие лошади.

Я рухнул под раскидистым дубом недалеко от постоялого двора.

В висках гудело, в носу жгло, я едва отваживался осмыслить произошедшее… Наверное, Нура прождала долгих три дня и в бешенстве ушла. А может, в первое же утро поднялась в пещеру и обнаружила меня на скальном выступе галлюцинирующим, неадекватным, осовелым и замаранным испражнениями. Что для меня могло бы быть хуже? В любом случае я ее потерял. Я зашелся в рыданиях, мощных и опустошительных, исходящих откуда-то из глубины моего существа, из самого моего нутра, из детства. Это были конвульсивные слезы мальчишки, осознавшего свое несовершенство и переставшего видеть себя героем. Пощечина осознания.

После стенаний над своей жалкой персоной я оценил отчаяние Нуры. Я разочаровал ее! Эта мысль обожгла меня. Даже не стыд за себя, а страдание Нуры убивало меня. Я почувствовал головокружение, стал задыхаться – и внезапно мне явилось решение: я должен суметь положить конец своим дням.

– Подожди!

Я вздрогнул. Действительно ли я что-то слышал? Я постарался затаить дыхание и пристально осмотрел окрестности. До меня доносился шепот, отчетливый шепот – не шелест листвы, не шуршание травы, не посвистывание пташек – шепот, показавшийся мне человеческим.

– Подожди!

На сей раз у меня не осталось сомнений. Я поднял голову.

В ветвях прятались двое, листва наполовину скрывала их. Едва поняв, что я их заметил, они затихли. Мы бесконечно долго смотрели друг на друга. Не будучи знакомы, мы испытывали одинаковое удивление: что мы здесь делаем – они там, наверху, а я у подножия дерева?

Одетые в бурую холщовую одежду перепуганные женщина и девочка, прерывисто дыша, цеплялись за ствол и смотрели настороженно. У старшей, малорослой, без шеи, с крепкими руками и ногами, было широкое лицо в красных прожилках с выступающими скулами и широко раскрытыми глазами. Девчушке, рыжеволосой, тоненькой, скроенной по другим меркам, я бы дал лет десять.

– Спускайтесь. Я вас не трону.

Женщина смерила меня недоверчивым взглядом, будто мой вид свидетельствовал об обратном. И не шелохнулась.

– Мама, пи́сать… – шепнула девочка.

– Подожди!

В знак добрых намерений я вытянул вперед руку ладонью кверху:

– Ничего не