Читать книгу - "Николай II - Сергей Фирсов"

Не верю сказочной были,

И думаю: с чего это русскую землю

Романовы так полюбили?»

А в мартовском «Трепаче» в карикатурной форме делался «прогноз» о будущем «бывших». Под заголовком «Что с ними будет через 10 лет» помещалась карикатура на царя, изображенного за стойкой бара в качестве хозяина лондонского погребка. Рядом помещалась и карикатура на любимую подругу императрицы — А. А. Вырубову, из которой сделали содержательницу дома терпимости.

Желание как угодно доказать (а точнее, демагогически заявить), что Романовым — не место в новой России, заставляло карикатуристов напоминать читателям о немецких симпатиях царской семьи. «Трепач» постарался оформить старый лживый слух об измене царицы графически, поместив на своих страницах шарж под названием «Телеграф Берлин — Петроград» (изображались линия связи и столб с головой царицы, как бы «соединяющий» провода. «Вили? Это ты? Коля кланяется», — гласит надпись).

Политическое глумление не имело границ, в революционном угаре «юмористы» и самого Николая II пытались выставить агентом Германии, изображая в виде обезьянки «немецкого шарманщика» Вильгельма II. Обыгрывалось и лишение русского императора мундира «гессенского полка», шефом которого он состоял до войны: на просьбу дать ему юбку карикатурная «царица» заявляет: «Что же у меня разве юбка не гессенская?» Революционные сатирики пользовались газетными сообщениями, появлявшимися в те дни в прессе, пытаясь обыгрывать то, что распространяли журналисты. Так, вышедший 2 апреля номер «Бича» открывался эпиграфом: «Из Царскосельского дворца были частые сношения с Берлином», что иллюстрируется картинкой: на фоне Александры Федоровны, одетой в форму сестры милосердия, помещена голова Вильгельма II и стихи: «Я тот, которому писала / Ты в полуночной тишине…»

Впрочем, обыгрывались не только политические сюжеты. «Юмористы» охотно рассуждали на тему любви государя к народу, «рисовали» его жизнь после отречения, развлекая читателей понятными им картинами «царского быта» и намеками на возможное ужесточение содержания под арестом. Журнал «Пугач» уже в апреле поместил картинку, на которой был изображен идущий в военной форме по набережной Невы царь, за которым виднелась Петропавловская крепость. Надпись гласила: «До сих пор в Петропавловскую крепость возили только мертвых царей, а меня первого повезут живым». Приблизительно в это же время в «Трепаче» появилась аналогичная карикатура с издевательским заголовком «На дачу». На фоне Петропавловской крепости изображалась телега, на которой, поверх вещей, восседали «царица» с иконой Распутина, «царь» с лампой и «сестра милосердия» с болонкой. За телегой ковылял «В. Б. Фредерикс», державший корону и мантию. Телегой управлял шедший рядом с лошадью возница — «Милюков». Подпись не оставляла сомнений, что хотели разъяснить читателям, выдавая прямую речь от имени царя: «Тяжелая это пора — переезд на дачу. Слава Богу, если где поблизости: в Озерках, Лесном или Келломяках хибарку найдешь, а вот потрясись-ка из Царского в Петропавловскую. Сам лампу держишь, супруга портреты любимых существ, фрейлина — болонок и узлы готова выбросить. Фредерикс и язык в сторону выпустил… А Милюков, знай, погоняет. И куда торопится!!!»

Читателям старались внушить мысль о том, что царь всегда был далек от народа по собственной вине, не умея разобраться, где истина, а где ложь. Он характеризовался «последним могиканином», находящимся под охраной революционных войск. Журналисты чем дальше, тем больше приучались называть его «Николаем Последним», заставляя карикатурного «царя» задаваться вопросом о том, где же ныне «возлюбленный народ, кричавший „ура“ при моем появлении?». На обращенный к конвойному офицеру вопрос следовал ответ: «Частью в дворницких, г. полковник, а частью из охранки на фронт отправлен».

Подобный «юмор», безусловно, должен оцениваться в контексте стремительно менявшихся после Февраля событий, а также желанием публицистов обыграть все, что прямо или косвенно было связано с Николаем II, о котором до 1917 года большинство из них писало как о «Священной Особе». Интерес к такого рода творчеству может быть по преимуществу психологический: шаржи и карикатуры первых месяцев революции помогают увидеть, как происходило воспитание невзыскательного обывателя, привыкшего к лубку. Собственно говоря, это и есть революционный лубок, предназначенный для массового потребления оглушенных произошедшими событиями бывших «верноподданных». Таким же целям служила бульварная литература, о которой мы говорили выше.

Делу развенчания монархической государственности служили не только публикации и заявления, непосредственно касавшиеся императора и его семьи: на это были нацелены и действия новых властей, буквально сразу же после отречения «озаботившихся» коренным переустройством форм и принципов прежней жизни, базировавшейся на православном основании.

Уже в первых числах марта Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов постановил организовать 10 марта гражданские похороны «павших за свободу», определив местом захоронения Дворцовую площадь. Намерение устроить братскую могилу в центре столицы страны показательно и не требует особых комментариев. Тем самым революция стремилась обеспечить себя новыми «сакральными центрами», «святыми местами» победившей «демократии». Десакрализация поверженной власти, глумление над ее символикой (жертвы должны были лежать в центре площади, на месте Александрийского столпа) шли полным ходом. Правда, выкопать братскую могилу на главной площади столицы не удалось: забитые при установке Александрийского столпа деревянные сваи сделали проведение работ невозможным.

Тогда было принято решение организовать похороны на Марсовом поле, где они и состоялись 23 марта. Впервые в истории России торжественные (государственные) похороны проходили без участия Церкви, под боевые звуки, Марсельезу и пролетарские песни. 184 гроба провожало в общей сложности около 350 тысяч человек. Тогда же было заявлено о возведении (в дальнейшем) на этих могилах нового здания парламента свободной России.

Создание нового пантеона героев в постфевральской России представляло закономерный процесс, который восходил к 1905 году. Идея завершения начатого тогда находила себе приверженцев в среде тех, кто считал идейную борьбу с самодержавием делом жизни. Доказательством сказанному является публикация «Календаря русской революции», составленного еще в 1907 году и тогда же конфискованного полицией. «Календарь», дававший обзор революционных и общественных движений в России, начиная с эпохи Александра I и заканчивая 1905–1906 годами, был своего рода альтернативной историей, подчеркивая и отмечая то, что ранее воспринималось как аномалия политической жизни монархической государственности. «Календарь» давал четкое понимание того, что в России борьба с монархическими принципами была неразрывно связана и с конкретными их носителями. После Февраля противники русского самодержавия, равно как и все подпавшие под страшное обаяние революции, меняли стиль эпохи, не имея возможности задуматься о том, какие инстинкты в большинстве своем необразованного народа они пробуждают.

Царь, по свидетельству очевидцев, совершенно спокойно принимал то, что писали про него и его супругу, видя в обвинениях и издевательствах стремление восстановить против монархии народные массы. Тонкий знаток человеческой души, В. В. Розанов замечательно красиво выразил это в «Апокалипсисе нашего времени» в нескольких простых словах: царь не ломался и не лгал. Но видя, как ужасно отреклись от него «народ и солдатчина», как предали («ради гнусной распутинской истории»), написал, «что, в сущности, он отрекается от такого подлого народа. И стал (в Царском) колоть лед. Это разумно, прекрасно и полномочно». Патетичность заявленного не должна нас смущать: философ говорил не о факте отречения, его интересовала психологическая подоплека случившегося. С этой точки зрения В. В. Розанов и указывал на «полномочность» и «разумность» царского времяпрепровождения.