Читать книгу - "Ленин в 1917 году. На грани возможного - Владлен Логинов"

Итак, утром 29-го Владимир Ильич надел свой седоватый парик, очки, темную рубашку с белым подворотничком, пальто, шляпу и, посмотрев на себя в зеркало, рассмеялся: вылитый пастор. Рахья пошутил: «Вам бы в церкви выступать с проповедью». Потом они сели в Выборге на пригородный поезд и доехали до станции Райвола. Здесь у пакгауза они дождались питерского поезда, который вел Гуго Ялава. И Владимир Ильич, отдав пальто и шляпу Рахье, облачившись в рабочую одежду, тут же забирается в будку машиниста, а Рахья садится в первый вагон. В Белоострове границу пересекли как и в прошлый раз: во время паспортного контроля Ялава отогнал паровоз к водокачке. Ленин усердно шуровал в топке, и лишь с третьим звонком подцепили состав и тронулись в путь^[986].

На станции Удельная их ждал Эмиль Кальске, и они пошли к нему на квартиру переодеться. Там Владимир Ильич встретился с Зиновьевым. Ленин работал с Григорием Евсеевичем много лет, и роль «второй скрипки» вполне соответствовала и характеру, и возможностям Зиновьева. Но не прошло и двух месяцев, как они расстались, а общий язык был утерян. В этот день Григорий в очередной раз участвовал в заседании ЦК и в его объяснениях влияние Каменева было вполне заметно.

Разговор шел в комнате, где жил Зиновьев, но Кальске пишет, что он все-таки слышал «оживленную беседу, и, как по крайней мере я помню, Владимир Ильич не совсем был доволен тактикой наших руководящих товарищей партии. Спустя с час Владимир Ильич в сопровождении Эйно Рахья направился на другую квартиру»^[987].

Это была трехкомнатная квартира Маргариты Фофановой, находившаяся на Сердобольской улице, на верхнем — четвертом этаже дома, где обычно снимали жилье рабочие и служащие трамвая, заводов «Айваз» и «Лесснер». Добрались до нее благополучно. Но тут случилась неувязка…

Маргарита Васильевна работала секретарем и редактором «Большой сельскохозяйственной энциклопедии», в журнале «Сельскохозяйственное лесоводство» и еще в детском клубе Выборгского района. Выше уже говорилось о том, что квартиру она держала наготове уже с начала сентября. Детей отправила в Уфу к родственникам. Но Крупская, как утверждает Фофанова, переносила приезд Ленина трижды. И так случилось, что именно в эту пятницу, 29-го, у нее, помимо домработницы Юзи, сидели трое педагогов из клуба.

Поэтому, когда позвонили, Маргарита Васильевна прикрыла дверь в столовую, где находились ее коллеги, и Владимир Ильич, подняв воротник пальто, быстро прошел в конец коридора в предназначенную для него комнату. Вскоре пришла и Крупская. Узнав о ситуации, она ужасно разволновалась. А когда, выпроводив гостей, Маргарита Васильевна пригласила поужинать, Надежда Константиновна ответила, что Ильич до утра не выйдет и сама отнесла ему еду в комнату^[988].

Видимо, после разговора с Зиновьевым у него сложилось определенное решение. И он тут же сел писать статью «Кризис назрел», завершавшуюся письмом «для раздачи членам ЦК, ПК, МК и Советов»^[989].

В статье он вновь повторяет и развивает те доводы, которые излагал ранее. «Нет сомнения, — пишет Ленин, — конец сентября принес нам величайший перелом в истории русской, а, по всей видимости, также и всемирной революции». Августовское восстание матросов на крупнейших военных кораблях германского флота. Многочисленные аресты интернационалистов в Англии, Франции, Италии. Крестьянское восстание и обострение национального вопроса в России. Рост влияния большевиков не только в Советах, но и среди населения вообще. Ухудшение положения на фронте. Все это говорит о том, что начался «этап, который можно назвать кануном революции… Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом».

А в письме членам ЦК, ПК, МК и Советов Ленин договаривает до конца. «Что же делать? Надо aussprechen was ist, „сказать что есть“, признать правду, что у нас в ЦК и в верхах партии есть течение или мнение за ожидание съезда Советов, против немедленного взятия власти, против немедленного восстания. Надо побороть это течение или мнение.

Иначе большевики опозорили бы себя навеки и сошли на нет как партия». Владимир Ильич не преувеличивал. Было уже очевидно, что если большевики не станут во главе новой революционной волны, она либо выльется в анархический взрыв, либо будет раздавлена или немцами или новой корниловщиной. «Если бы мы ударили сразу, внезапно, из трех пунктов, в Питере, в Москве, в Балтийском флоте, то девяносто девять сотых за то, что мы победим с меньшими жертвами, чем 3–5 июля, ибо не пойдут войска против правительства мира».

А конец этого письма, по существу, являлся формальным заявлением, которое он вряд ли стал бы пересылать из Финляндии даже с самым надежным связным: «Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния в этом духе с начала Демократического совещания, что Центральный Орган вычеркивает из моих статей указания на такие вопиющие ошибки большевиков, как позорное решение участвовать в предпарламенте, как предоставление места меньшевикам в президиуме Совета и т. д. и т. д. — видя это, я должен усмотреть тут „тонкий“ намек на нежелание ЦК даже обсудить этот вопрос, тонкий намек на зажимание рта, и на предложение мне удалиться.

Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК, что я и делаю, и оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии»^[990].