Читать книгу - "Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин"

Приехавший из Петербурга камердинер великого князя Константина Николаевича привез мне целую кипу любопытных писем, газетных вырезок и записок от Головнина, Грота, Кавелина и Семенова. В них сообщается многое, о чем немыслимо было бы писать по почте. В особенности любопытно длинное письмо Кавелина. Получил я также от графа Эдуарда Трофимовича Баранова печатные записки о результате трудов председательствуемой им комиссии по исследованию железнодорожного дела при письме, в котором просит о доставлении ему моих замечаний и мнений.

18 октября. Понедельник. Ездил я в Орианду проститься с великим князем Константином Николаевичем, который отправляется в будущую среду прямо в Одессу и оттуда в Италию, где проведет зиму с сыном своим Константином. Более часа провел я с великим князем в самой занимательной беседе о настоящем положении дел, о семейных его отношениях, о плане путешествия и проч., и проч. Прощание наше было самое задушевное.

4 ноября. Четверг. Сегодня утром уехала из Симеиза жена с двумя младшими дочерьми Надей и Марусей; они едут через Москву в Оренбург навестить младшую замужнюю дочь Гершельман по случаю предстоящих ее родов. Симеизский наш дом опустел; я остался вдвоем с Олей. Под вечер посетил нас Данилевский, Николай Яковлевич, который остался переночевать.

17 ноября. Среда. Получил приятную телеграмму из Оренбурга о благополучном разрешении младшей дочери моей Гершельман [дочерью. Как камень свалился с плеч.]

28 ноября. Воскресенье. Сегодня годовщина памятного для нас дня взятия Плевны. По этому случаю я обменялся телеграммами с графом Адлербергом, который всякий год напоминает мне о данном мною в шутку обещании выкурить в этот день папиросу. Сегодня же Академия Генерального штаба празднует свой 50-летний юбилей. Я поздравил Академию телеграммой и, в свою очередь, получил телеграммы из Харькова и Оренбурга от прежних сотоварищей по Генеральному штабу. Во главе подписавших эти телеграммы стоят генерал-адъютант Радецкий, командующий войсками Харьковского округа, и генерал-лейтенант Астафьев, военный губернатор оренбургский и атаман Оренбургского казачьего войска.

Теперь я редко раскрываю свой дневник, что вполне естественно при моем уединенном и однообразном образе жизни. Почти никого не вижу из посторонних и бóльшую часть времени провожу с рабочими по случаю исправлений и перестроек в доме. От семьи из Оренбурга получаю известия вполне успокоительные.

29 ноября. Понедельник. В дополнение к полученным вчера двум телеграммам по случаю юбилея Академии Генерального штаба сегодня получил я еще целый ряд самых сочувственных приветствий от сотоварищей моих по Генеральному штабу, из которых некоторые были моими учениками в Академии, а другие – в близких со мною служебных отношениях. Наиболее выдающаяся телеграмма – из Петербурга, от Конференции Академии и наличных офицеров Генерального штаба, всего в числе 117 подписей; другие – из Вильны, Киева, Одессы, Тифлиса, Чернигова. Истинно отрадны мне эти, с разных углов России приходящие заявления внимания и сочувствия к человеку отжившему, сошедшему со сцены, перед которым, стало быть, никто уже не имеет нужды заискивать. Это лучшее утешение в старости, среди стольких грустных разочарований.

6 декабря. Понедельник. Печальный день: утром получил из Оренбурга телеграмму о неожиданной смерти моей младшей дочери, дорогой Лели. Не могу объяснить себе причину такого внезапного оборота в ее здоровье на двадцатый день после благополучных родов. Последние известия, в письме от 26-го числа, были совершенно благоприятные. Чем неожиданнее удар, тем он тяжелее. Из всех дочерей моих она была самая здоровая и вместе с тем самая счастливая: она была вполне довольна своим семейным положением, нежно любила мужа и была им любима; во всех отношениях это было прелестное существо. И вот ее уж нет! [Нет сил даже отдать самому себе отчет в удручающих чувствах тяжкого горя.]

7 декабря. Вторник. Утром была заупокойная обедня и панихида в церкви Алупки.

23 декабря. Четверг. Как будто мало одного горя. Надо же было, на беду, чтобы в одно время с кончиной одной дочери другая схватила оспу. 9-го числа жена уведомила по телеграфу, что по причине серьезной болезни Маруси отложена до ее выздоровления перевозка тела покойной Лели в Москву, где предположено похоронить ее в Новодевичьем монастыре, близ могил моей матери, брата Николая и других младших моих братьев, умерших в малолетстве. Последующие известия о ходе болезни Маруси были довольно успокоительные; но вдруг сегодня вечером – телеграмма из Оренбурга с новым горестным известием: жена также захворала и лежит уже третий день в постели. Боюсь, чтобы эта болезнь не сделалась серьезной. Заболевшую оспой Марусю отделили от сестры, но жена поместилась с больною и ходила за ней. Страшно подумать, что она могла также заразиться оспой, несмотря на то, что ей (и Наде) в это самое время была сделана операция оспопрививания. Не знаю даже – благоразумно ли было это оспопрививание в то время? Во всяком случае, сегодняшняя телеграмма была страшным для меня ударом. Не буду спокоен до получения новых известий.

27 декабря. Понедельник. В самое Рождество был я обрадован двумя успокоительными телеграммами из Оренбурга насчет болезни жены; как будто тяжелый камень спал с плеч. Но недолго длилось мое душевное успокоение. Сегодня утром новая, удручающая телеграмма из Оренбурга: оказывается, у жены воспаление легких; Федя Гершельман и Надя зовут меня в Оренбург; значит, положение серьезное. Сердце обливается кровью. Завтра же еду с Ольгой в Оренбург.

На этой печальной странице заканчиваю свой дневник 1882 года.