Читать книгу - "Гавел - Михаэл Жантовский"

Итак, третий президентский срок Вацлава Гавела с самого начала заметно отличался от двух предыдущих. Он не просто был избран президентом иной, фактически совсем новой страны, а его полномочия и самостоятельность были не просто существенно урезаны, но изменилась также общая атмосфера в обществе. Если тремя годами ранее царили безбрежная эйфория и ощущение неограниченных возможностей, то начало 1993 года было отмечено неуверенностью, сомнениями и чувством утраты. Все это являлось неотъемлемой составной частью бархатного развода; хотя обе стороны рассудительно договорились, что им лучше будет расстаться, та и другая не могли отделаться от мысли о том, сколько они при этом теряют. Понятно, что чувство утраты в чешской части бывшей федерации было сильнее, чем в Словакии, которая как-никак впервые в своей истории получила настоящую независимость. Осознание, что граница страны на юго-востоке теперь проходит по реке Мораве, а национальный гимн кончается посередине, в течение какого-то времени требовало от чехов усилий. Друг Гавела и его внештатный советник Жак Рупник однажды метко заметил: «Чешскую Республику по сути создали словаки». Оба народа начали строить свои отношения на новых основаниях, но ощущение фантомной боли было в Чехии и Моравии неотступным. Огромный запас доброй воли, искреннее дружелюбие, а, может быть, отчасти и чувство вины с обеих сторон позволили – несмотря на первоначальное охлаждение при премьер-министре Мечьяре в Словакии – достичь в конце концов такого уровня отношений, какого, вероятно, не было в эпоху федерации. Если в силу этого, оглядываясь назад, признать разделение правильным решением, то по той же самой причине придется признать его в каком-то смысле ненужным. «Во как в жизни бывает, а?» – сказал бы Сладек.

Поначалу, однако, ситуация выглядела безрадостно. Некоторые друзья Гавела публично размышляли о том, стоит ли ему снова выставлять свою кандидатуру, тем более что в соответствии с новой конституцией он – как президент – хотя и не был бы прямо подчинен премьеру, своему периодическому союзнику, но часто и противнику Вацлаву Клаусу, однако, безусловно, стал бы лишь второй по значимости фигурой. Как обычно в период подготовки важнейших политических документов, Гавел старался играть центральную роль в выработке новой конституции, но так как он не занимал никакой должности и не имел никаких полномочий, делать это ему приходилось тайно. С членами парламентской комиссии по подготовке новой конституции он встречался в Праге и в деревенских ресторанчиках в окрестностях замка в Ланах, куда удалилась комиссия для завершения работы^[891]. Ему удалось повлиять на формулировки в преамбуле конституции, но в самом тексте – уже не в такой степени^[892]. Кроме того, выяснилось, что он будет не единственным кандидатом на высший пост в государстве. Коммунистическая партия Чехии и Моравии, прямая преемница безраздельных правителей страны в прошедшие сорок лет, сочла уместным выдвинуть безупречную, но не известную общественности женщину-онколога Марию Стиборову. Это был явно пропагандистский ход, который не ставил своей целью получить сколько-нибудь значительное число мест в парламенте. Нечто иное представлял собой третий кандидат, председатель ультранационалистического Объединения за республику – Республиканской партии Чехословакии Мирослав Сладек, бывший работник коммунистической цензуры – Чешского управления по делам печати и информации – и искусный оратор с невинными голубыми глазами на ангельском лице. Свою избирательную кампанию он построил на разжигании ксенофобии и ненависти к ромам, немцам, евреям, американцам и… к Вацлаву Гавелу. Его подручный, депутат Вик, представляя кандидатуру своего шефа в палате депутатов, так высказался о кандидате правящей коалиции: «Ущерб, причиненный его “гуманной политикой”, так огромен, что мы даже не можем оценить все его последствия <…> После его трехлетнего правления мы имеем еще более разоренную экономику, катастрофическую преступность, падение уровня жизни граждан <…> и, что всего хуже, он внес существенный вклад в распад нашей любимой родины, Чехословакии»^[893]. Бархатная революция в понимании Вика была лишь «трансформацией коммунистических структур в новых условиях»^[894]. Язык цензуры послужил кандидату как нельзя лучше.