Читать книгу - "Вне закона - Овидий Горчаков"

На опушке леса, прижимающего Вейно к Могилевскому шоссе, на том самом месте, где лежал я когда-то с Богомазом и Борисовым перед первым налетом на поселок, я встретил в условленный час нашего нового начштаба Ефимова. Заря уже погасла. Было совсем темно. За черными кляксами ветвей чуть светлело небо. В Вейно пропели первые петухи. Звезды горели ярким, усиленным безлунием накалом. Два месяца назад я не мог бы и шага ступить в таких потемках, но теперь ноги научились уверенно выбирать дорогу, руки – отстранять невидимые ветви, глаза – по-кошачьи находить правильный путь.

– Ну что там в Вейно? – спросил я Ефимова, пытаясь не выдать голосом свою неприязнь к этому человеку.

– Трудненько стало, – подавляя нервный, судорожный зевок, ответил Ефимов. – Жене кажется, следят за ней. Но, в общем… будет дело. Немцев не больше тридцати. Остальных на фронт отправили. Склады, машины, куры, гуси, свиньи… Бери – не хочу. Дело верное.

– Ну как там твои немцы знакомые? – спросил я через некоторое время. – Или всех на фронт отправили?

– А ты знаешь, что это за знакомые? Это ведь эсэсовцы из дивизии «Мертвая голова»! Полк Дирлевангера…

– Тем лучше. Чем больше мертвых голов среди эсэсовцев, тем лучше…

– Остришь? А насчет собственной головы ты позаботился? Тебе не кажется, что тебе так и сяк крышка? Фронт катится все дальше, до зимы немцы до Урала дойдут. Не знаю я, на что вы все надеетесь! И с Гитлером не только вся Европа, но и вся старая Россия – все эти националисты Белоруссии, Украины, Прибалтики, полиция, армия Власова… В Могилеве около тридцати тысяч немцев. Стоит им приняться за нас – один пшик останется. Хорошие вы ребята, я и не знал никогда, что существуют такие, или ума не хватает у вас понять, что липовый ваш партизанский край – это просто «котел», даже «котелок»… Конечно, я понимаю: это очень красиво – лечь костьми за благородное, но пропащее, гиблое дело. Я лично потому и тянусь за вами…

– Чушь! Ты устал, наверно…

– Устал, Витя! И черт знает как! И как на грех, живот схватило. – Закурив, он снова заговорил: – А скажи-ка, Витя… Вот ты – человек с младенчески чистой комсомольской совестью… Да, да! Совесть твоя все еще чиста, хотя, я слышал, ты выполнил приказ «хозяина», расстрелял-таки ту полицейскую семью. И – как с гуся вода. Все спишет «бефель» – приказ! А все потому, что ты еще по молодости лет не заболел профессиональной болезнью интеллигента – горем от ума. Но я не о том… Скажи-ка: тебе приходило когда-нибудь в голову, что наши ошибки, военные и довоенные, немало наших людей разочаровали, ожесточили… ну и толкнули на измену? Подожди, подожди! Я их не оправдываю, но понять-то их по-человечески можно?

– Жалеть нельзя! – коротко ответил я.

– Вот-вот! Та же нетерпимость! – горько усмехнулся Ефимов. – Ты о старшем лейтенанте Голубеве, начштабе Фролова, не слышал? Из-под Бреста пришел к нам с женой. «Хозяин» ни за что не хотел принять его, чуть в расход не пустил – Голубев, видишь ли, сидел в тридцать седьмом вместе с женой. Сделал я доброе дело – отстоял их, в отряде Фролова они сейчас. Разговорился я с ним однажды и, понимаешь, не нашел в нем никакого озлобления. А человек он мыслящий. Да, говорит, ошибались мы подчас тяжело, есть у нас воронье, и вороньем этим многие до самой печенки проклеваны, только я, говорит, никогда родину-мать с вороньем этим, обидчиками нашими, не смешивал, обиды поэтому на нее не имею, натерпелся я, говорит, не от родины-матери, а от неродного отчима – как хочешь, так и понимай. А вообще, дескать, не время думать о каких-то обидах в пору народного горя. Каково всепрощение, а?

– По-моему, – сказал я сухо и холодно, – абсолютно прав Голубев, а тебе еще Самарин доказывал, что никакие наши ошибки…

– И еще этот Голубев сказал, – перебил меня Ефимов, – что в таком деле лучше в обиде быть, чем в обидчиках ходить… А Самарин, помнишь, сказал: «В клетке со змеями на глистов не жалуются»… А ведь от иного солитера тоже можно накрыться, а? – с издевкой хохотнул Ефимов, но я видел, что слова Голубева, слова Самарина задели его, заставили призадуматься.