Читать книгу - "Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее - Борис Альтшулер"

Горбачев. Нельзя ли сделать так, чтобы Сахаров в своем письме заявил, что он понимает, что не может выехать за границу? Нельзя ли у него взять такое заявление?

Чебриков. Представляется, что решать этот вопрос нужно сейчас. Если мы примем решение накануне или после Ваших встреч с Миттераном и Рейганом, то это будет истолковано как уступка с нашей стороны, что нежелательно.

Горбачев. Да, решение нужно принимать.

Зимянин. Можно не сомневаться, что на Западе Боннер будет использована против нас. Но отпор ее попыткам сослаться на воссоединение с семьей может быть дан силами наших ученых, которые могли бы выступить с соответствующими заявлениями. Тов. Славский прав – выпускать Сахарова за границу мы не можем. А от Боннер никакой порядочности ожидать нельзя. Это – зверюга в юбке, ставленница империализма.

Горбачев. Где мы получим большие издержки – разрешив выезд Боннер за границу или не допустив этого?

Шеварнадзе. Конечно, есть серьезные сомнения по поводу разрешения Боннер на выезд за границу. Но все же мы получим от этого политический выигрыш. Решение нужно принимать сейчас.

Долгих. Нельзя ли на Сахарова повлиять?

Рыжков. Я за то, чтобы отпустить Боннер за границу. Это – гуманный шаг. Если она там останется, то, конечно, будет шум. Но и у нас появится возможность влияния на Сахарова. Ведь сейчас он даже убегает в больницу для того, чтобы почувствовать себя свободнее.

Соколов (министр обороны СССР). Мне кажется, что эту акцию нужно сделать, хуже для нас не будет.

Кузнецов. Случай сложный. Если мы не разрешим поехать Боннер на лечение, то это может быть использовано в пропаганде против нас.

Алиев. Однозначный ответ на рассматриваемый вопрос дать трудно. Сейчас Боннер находится под контролем. Злобы у нее за последние годы прибавилось. Всю ее она выльет, очутившись на Западе. Буржуазная пропаганда будет иметь конкретное лицо для проведения разного рода пресс-конференций и других антисоветских акций. Положение осложнится, если Сахаров поставит вопрос о выезде к жене. Так что элемент риска тут есть. Но давайте рисковать.

Демичев. Прежде всего я думаю о встречах т. Горбачева М. С. с Миттераном и Рейганом. Если отпустить Боннер за границу до этого, то на Западе будет поднята шумная антисоветская кампания. Так что сделать это, наверное, лучше будет после визитов.

Капитонов. Если выпустим Боннер, то история затянется надолго. У нее появится ссылка на воссоединение с семьей.

Горбачев. Может быть, поступим так: подтвердим факт получения письма, скажем, что на него было обращено внимание и даны соответствующие поручения. Надо дать понять, что мы, мол, можем пойти навстречу просьбе о выезде Боннер, но все будет зависеть от того, как будет вести себя сам Сахаров, а также от того, что будет делать за рубежом Боннер. Пока целесообразно ограничиться этим».

Алексей Семенов (сын Е. Г. Боннэр, из книги [19], с. 461):

«Были моменты полной изоляции, когда мы вообще не знали, что там происходит. В 1985 году мы не знали, где находится мама, вышел ли Андрей Дмитриевич из госпиталя. Перед тем, как я начал голодовку в Вашингтоне 29 августа 1985 года, неизвестность длилась шесть месяцев. Главное требование голодовки – узнать, живы ли они, и получить возможность контакта с ними. Голодовка продолжалась 15 дней и проводилась около резиденции советского посла – это в деловом центре, много народа и место удобное.

Во время голодовки мы провели несколько пресс-конференций, было проявлено довольно много внимания: ко мне несколько раз приходили конгрессмены и сенаторы, и мы устраивали митинг у дверей резиденции. Их – но не меня – после этого принимал посол. Потом из Бостона приехала бабушка и присутствовала в Сенате, когда там приняли резолюцию поддержки и поручили госдепу добиваться решения проблемы. На основе этой резолюции меня пригласил заместитель государственного секретаря по правам человека и сообщил, что вопрос внесен в повестку для встреч на высшем уровне и что они получили положительную реакцию со стороны советского министерства иностранных дел (в чем это выразилось – не сказали). На основе этого я прекратил голодовку: я уже согласился со всеми – с бабушкой, Лизой, Таней, Ремой, – что надо кончать, и мы только ждали подходящей точки… Через месяц с лишним был звонок мамы, она сказала, что они с Андреем Дмитриевичем снова вместе, и что ее вызвали в ОВИР по заявке на поездку для лечения!

Думаю, голодовка не помешала, а может быть, и подтолкнула сов-власть. Момент, по-видимому, был подходящий для некоторого послабления…»

Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):

«А дни шли, шел август. День рождения мамы. Телеграмма от Лени Литинского с просьбой сообщить, когда ее день рождения. Я ему не ответила. Маме телеграмму я не послала. По радио все больше и больше слышала о нас и понимала, что моя тактика не посылать телеграмм даже в такие дни, как день рождения мамы, правильная. Раз все подделывается, значит, мы должны молчать.

Очень медленно шло время. Очень медленные были дни, и очень быстро пришла осень. В августе уже стало холодно.

5 сентября днем я была дома, по радио я уже слышала о голодовке Алеши. О ней говорили каждый день, и передач этих становилось все больше; о нас говорили много. Я сидела дома, это было около 3-х часов, я хотела выехать слушать радио к четырем часам, вдруг вошел Андрей. Я бросилась к нему, а он как-то сразу очень настороженно сказал мне: “Не радуйся, я только на три часа”. Видимо, у меня было такое недоуменное выражение лица, что он сразу же объяснил: “Ко мне вновь приезжал Соколов, он просит написать некоторые бумаги”. Я, не слушая дальше, сразу взвилась и закричала: “КГБ – на три буквы!” Андрей очень спокойно и как-то очень тихо сказал: “Да ты послушай”. И я смолкла.

Он сказал: “От тебя просят написать, что если тебе будет разрешена поездка для встречи с матерью и детьми и для лечения, то ты не будешь устраивать пресс-конференций, общаться с корреспондентами, то, другое, третье”. Когда я поняла, что от меня только требуется закрыть рот от прессы, я сказала: “Да ради Бога!” Спросила: “А что от тебя?” – “А от меня – тоже”. И я как-то отвлеклась от содержания того, что от него требуется, – мы стали друг другу рассказывать, что с нами происходило.

Андрей сказал, что к нему сегодня утром приехал Соколов. Он-то и потребовал такую бумажку, сказал, что Горбачев дал указание разобраться в ситуации с Сахаровым».

Сахаров:

«5 сентября утром неожиданно приехал представитель КГБ СССР С. И. Соколов. На этот раз Соколов с Люсей не захотел встретиться, а со мной был очень любезен, почти мягок. Разговор шел в присутствии Обухова^[121]. Соколов сказал: “Михаил Сергеевич (Горбачев) прочел ваше письмо (о Громыко упоминания не было. – А. С.). М. С. поручил группе товарищей (Соколов, кажется, сказал “комиссии”. – А. С.) рассмотреть вопрос о возможности удовлетворения вашей просьбы”. На самом деле, я думаю, что в это время вопрос о поездке Люси уже был решен на высоком уровне, но КГБ, преследуя свои цели, оттягивал исполнение решения. Мы неоднократно сталкивались с такой тактикой, например в 1975 году^[122]; возможно, гибель Толи Марченко в декабре 1986 года – тоже результат подобной “игры”.