Читать книгу - "Дворец грез - Паулина Гейдж"

Мне стало казаться, что надо мной склоняется Кенна. Его лицо бледным овалом проплывало в темноте, черты его расплывались.

— Она далеко зашла, — шептал он. — Не знаю, будет ли этого достаточно.

«О Кенна, — думала я. — Этого достаточно. Разве этого не достаточно? Разве я не искупила уже того, что я сделала с тобой, с Хентмирой? Она тоже здесь?» Я ощущала его руку под своей головой. Призрачный бокал мягко ткнулся в мои губы. Потрескавшийся рот приоткрылся. Воды рая хлынули в него. Мой желудок наполнился, и меня начало рвать.

Когда я в следующий раз открыла глаза. Кенна был еще здесь, и на этот раз он был более реальным. Его черты не расплывались, а отбрасывали длинные тени на его лицо. Свет Ра ореолом окружал его. Он опять приподнял меня и напоил, но, прежде чем я успела спросить, вошла ли я уже в зал Последнего Суда, сознание опять покинуло меня. Падая в пустоту, я слышала, как Осирис говорил: «Здесь невыносимое зловоние. Вымойте ее немедленно».

Когда я в третий раз всплыла на поверхность, на столе горела лампа и я пила, пила вкуснейшую воду, которую когда-либо пробовала. Она стекала по подбородку и капала между грудей, пропитывая грязный матрас, на котором я лежала, и я хотела утонуть в ней. Амоннахт отстранился, осторожно положил мою голову и поставил бокал рядом с лампой. Я молча смотрела на него. Он растворился в тенях, и на его месте появилось другое лицо. Круглые щеки, оплывший подбородок, высокий лоб под мягким льняным шлемом, проницательный взгляд ярких карих глаз. Я несколько раз сглотнула, пока у меня набралось достаточно слюны, чтобы произнести слово.

— Мой повелитель, — прохрипела я.

Он кивнул.

— Вижу, что ты в своем уме теперь, — сказал он, — и можешь понимать меня достаточно ясно. Ты злая и коварная женщина, Ту, и заслуживаешь той смерти, что была определена тебе. И все же в своем божественном милосердии я решил сохранить тебе жизнь. Я подписал твои смертный приговор, но я встревожен. Я плохо спал. Воспоминания больно ранили меня, и я все время думал о том, что написано в твоем прошении. Я приказал сжечь его, но я никогда не забуду список имен. Возможно, ты сообщила мне правду. И если это так, то, позволив тебе умереть, я сам совершу преступление. Не такое ужасное преступление, как твое, конечно, потому что в своей злобе ты намеревалась уничтожить своего бога, но оно тоже нарушит целостность Маат. Со временем все откроется. Я решил отослать тебя обратно в Асват и там оставить. Это мое слово.

Я силилась сказать хоть слово, чтобы поблагодарить его. Я пыталась прикоснуться к нему, но руки у меня дрожали, и, когда мне удалось поднять их, было уже слишком поздно. Он ушел так же быстро, как и появился. Вместо него у меня перед глазами возник Хранитель, он снова поил меня, вытирал мне лицо, натягивал одеяло на мои плечи, и я вдруг поняла, что беспомощно рыдаю, как ребенок.

— Он добрый бог, — сказал Амоннахт.

Я согласно кивнула, прислушиваясь: я больше не слышала своего затрудненного, свистящего дыхания. Я буду жить.

Через неделю меня вывели из темницы, что могла бы стать моей могилой, и приковали цепью к мачте баржи, отправляющейся к гранитным каменоломням Ассуана. Никто не пришел сказать мне прощай, кроме солдат, отконвоировавших меня на баржу, и, когда я проснулась в утро своего отплытия, я была одна. Амоннахт сам заботился обо мне до самой последней ночи. Я вручила ему фигурку своего божества и умоляла проследить, чтобы ее отдали маленькому Пентауру. Я больше не смогу лелеять и оберегать своего сына. Вепвавет должен стать его матерью, вести и охранять его, как он оберегал меня. Возможно, передача фигурки из моих рук в его создаст какую-то связь между нами. Может быть, Вепвавет когда-нибудь приведет его в Асват посмотреть на храм того божества, подобие которого непостижимым образом сопровождало его с колыбели. Мне оставалось только надеяться. Хранитель согласился выполнить мою просьбу, но, когда я стала умолять его в дальнейшем посылать мне время от времени весточку о том, как поживает мой сын, он отказал мне.

— Это запрещено. — твердо сказал он.

Он не вернулся наутро посмотреть, как кандалы сомкнулись на моих щиколотках и запястьях. Мне было жаль, потому что у меня не было возможности поблагодарить его за заботу.

В закрытой повозке меня доставили в доки Пи-Рамзеса, дали запас кунжутной халвы и хлеба и привели к моему месту на огромном судне. Капитан, рослый сириец, смотрел, как стражники приковывали меня цепями к мачте. Один из них вручил ему свиток для управителя моего селения и ушел, не сказав ни слова. Солдаты тоже ушли, и я осталась смотреть, как огромный город медленно исчезает в жемчужном сиянии раннего утра.

Мне было не жаль покидать Пи-Рамзес. Я никогда не знала его хорошо. Я прибыла в него как пленница и пленницей же покидала его, а вся моя жизнь протекала в коконе дома Гуи, а потом гарема. Даже мысль о ребенке не вызывала сожаления. Это придет позже. А сейчас я сидела, ела и спала на тонкой подстилке под широким навесом, а остальное время радовалась ласковому ветру, с непередаваемым наслаждением слушала, как плещется Нил о борта судна, разглядывала медленно проплывающие мимо величавые перспективы, которые я уже не надеялась увидеть снова.

У меня ничего не было, кроме грубого платья на мне. Всего несколько месяцев назад я бы ни за что не отважилась выйти без носилок, смягчающих кремов для защиты кожи от солнца, зонта, если бы я решила ходить пешком, сандалий, чтобы защищать свои нежные ступни, запаса фруктов, если бы я проголодалась, и, конечно, охраны, отгоняющей любопытных зевак.

Но теперь, когда мои волосы хлестали по ненакрашенным глазам, щеки покраснели от солнца, а я сидела на корточках у основания высокой мачты, под тентом, что хлопал над головой, я наслаждалась небывалой свободой, какой я еще не знала. Цепи натирали мои нежные щиколотки, на которых прежде были золотые браслеты. Я охотно и с наслаждением ела простую пищу и пила крепкое крестьянское пиво, что ставили рядом со мной на палубу дважды в день, и с благоговением умывалась в маленькой чаше, что мне приносили каждый день на рассвете. Ночью я лежала, глядя на искры звезд в бесконечном небе, когда матросы пели и смеялись, и, казалось, мачта надо мной тянулась все выше и выше, пока не начинала задевать сами эти сверкающие точки. Я воскресла из мертвых. Я стояла на краю пропасти, обрывающейся в небытие, и меня вернули обратно. Я наслаждалась жизнью, как никто другой.

Мы в темноте миновали вход в Фаюм, и, хотя я знала, что он там, я не поднялась посмотреть на канал, который, извиваясь, уходил в сторону дома, в котором я никогда не жила, и полей, чью щедрость я никогда не увижу. Мне не позволили ничего надиктовать, но Амоннахт пообещал мне проследить, чтобы смотрителю и его людям заплатили, прежде чем поместье перейдет в другие руки. Я чувствовала глубокую печаль, когда вспоминала, как Рамзес удивил меня своим подарком и как мы путешествовали смотреть его. Мои поля не предавали меня. Они верно и покорно приносили урожай. Это я покинула их, тихо горевала я про себя, пока Фаюм не остался далеко позади и сухой воздух юга не начал раздражать мне ноздри.