Читать книгу - "Писатели и советские вожди - Борис Фрезинский"

Председательствовал на вечере Илья Эренбург, и «Правда» его имени даже не упомянула, зато сообщила, что концерт открыл Луи Арагон, сказав: «Этот вечер должен послужить сближению между советской литературой и литературой Франции». Безыменский же в 1971 г., в отличие от «Правды» 1936-го, несколько раз упоминает Эренбурга, но молчит об Арагоне, имя которого в Москве было уже не в чести.

То, что в Москве придавали парижскому вечеру поэтов политическое значение, подчеркивалось присутствием в зале консерватории советского полпреда В. Потемкина и бывшего замнаркома Л. Карахана. Когда через три месяца в переполненном зале «Мютюалите» политически обреченный Бухарин будет читать в переводе Мальро свой знаменитый доклад о проблемах современной культуры, полпредство ограничится присылкой третьего секретаря — не для представительства, а для формального отчета.

Консерваторская публика в цитированных мемуарах Безыменского описана так: «В первых рядах сидели представители родовой аристократии, чьи фамилии поразили нас, ибо мы уже знали их из романов Бальзака и Александра Дюма; большинство зрителей составляла парижская интеллигенция, люди весьма различных политических направлений. А несколько рядов занимали русские эмигранты».

«Правда» информировала своих читателей короче: «Аудитория, состоявшая из представителей трудовой интеллигенции, с исключительной теплотой встретила выступление поэтов».

Понятно, что советские участники отнеслись к своим выступлениям, как к делу особой политической значимости, и очень старались. Неожиданный мотив потребовал от них еще большей отдачи: «Наши спортсмены проиграли матч, — писал Сельвинский жене, — и нам нужна была блистательная победа»^[1037] (действительно, 1 января в Париже игрался футбольный матч между московской командой, составленной из игроков «Динамо» и «Спартака», и парижским «Ресингом»; стадион был полон, присутствовали два французских министра, те же Потемкин и Карахан и почти вся советская колония; выиграли французы со счетом 2:1. На стараниях французских участников литературного вечера это событие, надо думать, не отразилось).

Об откликах французской печати Безыменский вспоминал:

«Коммунистические и либеральные газеты отзывались о нас очень похвально, подчеркивая преимущества советской поэзии по содержанию и форме. Репортажи и отзывы буржуазных газет были очень своеобразными… Ни одного слова не было сказано о том, что читали мы и шестнадцать наших французских коллег. Зато великое множество строк эти газеты посвятили прическе и фигуре Луговского, импозантной манере чтения Кирсанова („русского марсельца“), моему костюму и голосу, изумительному устройству горла Ильи Сельвинского»^[1038]. Не берусь судить, насколько точен здесь мемуарист, но его фраза: «Через несколько дней мы прочли пространный репортаж о вечере, напечатанный в „Правде“», — легко проверяется: в номере газеты от 6 января под заголовком «Вечер французских и советских поэтов в Париже» был напечатан ТАССовский столбик из четырех коротких абзацев.

Конечно, постоянно думать только о делах политических в Париже трудно, и двумя строчками Безыменский информирует старших товарищей о скромном посещении поэтами парижских кабаков. Судя по двум отчетам, минимум политических забот доставлял ему Луговской. Сложнее было с Сельвинским (в отчетах он часто именуется «Сильвой»). Автор «Улялаевщины» и «Пушторга», надо полагать, не забыл нападок на него Безыменского в речи на Первом съезде советских писателей («идейные срывы», «деляческие тенденции»), эту речь Сельвинский в своем выступлении на съезде назвал «митинговой». Сохраняя позу литературного мэтра, он вынужден был политически подчиниться певцу комсомола.

Сельвинский о поездке докладывал не старшим товарищам, а жене и потому, рассказывая о выступлении в Парижской консерватории, писал только о себе: