Читать книгу - "Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков"

Поэт имел в виду, что Тоётоми Хидэёси вернулся из своей корейской экспедиции с богатыми «трофеями» – отрезанными ушами и носами убитых корейцев. В Киото, по преданию, над этими «трофеями» насыпали холм, который получил название Мимидзука – Холм Ушей.

Война, естественно, была подкреплена мощной информационной поддержкой. Газета «Ёмиури» объявила конкурс на лучшую песню, которая «возбудит чувство ненависти по отношению к нашему национальному врагу». За не слишком длительную войну было выпущено более трех тысяч цветных гравюр (нисики-э), которые прославляли японское оружие. Наиболее популярные из них расходились тиражом более чем в сто тысяч копий^[234].

Китай, который в течение стольких веков выступал как недостижимый культурный идеал, стал теперь считаться олицетворением застоя и врагом «прогресса». Бедный корейский народ стонал под китайским игом и якобы просил японцев добыть для него независимость. И теперь японская элита посчитала, что историческая миссия Японии состоит в том, чтобы пробудить от векового феодального сна Китай, Корею, а потом и всю остальную Азию. Фукудзава Юкити объявил сбор пожертвований на войну, а нападение Японии квалифицировал как «войну между цивилизацией и варварством». Утимура Кандзо, который всего несколько лет назад отказался совершить поклон перед портретом императора, писал в августе, что победа Японии принесет Китаю «свободное правительство, свободную религию, свободное обучение и свободную торговлю». Он опубликовал свою статью как по-японски, так и по-английски. Таким образом, он, как и очень многие японцы того времени, искренне полагал, что в Японии все эти условия обеспечены в полной мере. Он сравнил «прогрессивную» Японию с хирургическим скальпелем, вскрывающим болезненный нарыв на теле Китая.

Наиболее последовательную позицию занял Токутоми Сохо. Он не стал искать никаких экономических, политических или же культурных резонов для оправдания войны. Он просто заявил, что «победоносная маленькая война» нужна только для одного – чтобы японцы ощутили себя японцами и вспомнили, как их далекие предки переправились с континента на архипелаг. Тогда они обладали благородным духом экспансионизма, а потом сёгуны Токугава подавили его и заперли японцев в своей же стране. А потому европейцы не уважают Японию, не знают и даже не желают знать ее. В прошлом году его журнал «Друг народа» заявил, что в глазах европейцев Япония находится чуть выше Фиджи и Гавайев. С помощью военных побед следовало доказать, что это не так. С помощью военных побед следовало доказать, что нынешние японцы достойны своих великих предшественников. К их числу Сохо относил монаха Кукай, государственного деятеля VII века Фудзивара Каматари, Ии Наосукэ, реформатора Мидзуно Тадакуни (1794–1851), Окума Сигэнобу. Остальные знаменитости прославились на поле боя – Минамото Ёритомо, Минамото Ёсицунэ, Асикага Такаудзи, Ода Нобунага, Токугава Иэясу, Сайго Такамори^[235]. За исключением Кукая, в списке Токутоми Сохо полностью отсутствовали деятели культуры. Простолюдинов там тоже не имелось.

Подвиг горниста

Однако логика самой войны оказалась другой. В отличие от мирных времен она вербовала своих героев как среди генералов, так и среди солдат. Первым из героев Японской империи стал горнист Сирака Гэндзиро. Пуля попала в него во время атаки, он упал замертво, но не отнял инструмента от своих холодеющих губ. Подвиг был растиражирован газетами, его воспевали в стихах и песнях. Через год выяснилось, что Сирака в сражении не участвовал, его спутали с совсем другим человеком – Кигути Кохэй. Ошибку исправили, имя Кигути появилось в школьных учебниках для самых маленьких.

15 сентября в битве за Пхеньян отличился Харада Дзюкити – он якобы первым ворвался в город. Харада дали орден, его изображали на гравюрах. Однако потом выяснилось, что первым в город вошло совсем другое подразделение. 11 человек погибли, выжил только Мурамацу Акитаро. Однако власти распорядились, чтобы доблести Мурамацу не дали хода. После войны он так и продолжал торговать гравюрами в семейном магазине. Но и судьба псевдогероя сложилась неудачно. Он пропил даже свой боевой орден.

22 ноября пал Люйшунькоу (Порт-Артур). Иностранная пресса подняла шумиху: японцы, такие вежливые и предупредительные дома, устроили там дикую резню. Первым сообщил о ней корреспондент лондонской «Таймс» Томас Коэн. Японцы ответили симметрично: за приличную плату агентство «Рейтерс», «Вашингтон пост» и некоторые другие иностранные газеты стали опровергать неопровержимое. Японские газеты также утверждали, что китайцы во всем виноваты сами: китайские солдаты переоделись в гражданское платье, смешались с гражданским населением и, естественно, представляли собой такую же опасность, как «бешеные собаки». Совершенно понятно, что у доблестной японской армии не оставалось никакой другой возможности, кроме как убить собак, прежде чем они начнут кусаться. Пленных не брали, сочтя их слишком большой обузой. В качестве особой милости некоторым китайцам раздавали таблички с надписью: «Этот человек послушен. Не убивать»^[236]. В Порт-Артуре было уничтожено 60 тысяч китайцев.