Читать книгу - "Бабье царство. Русский парадокс - Эдвард Радзинский"

Приглашенный в «Собеседник» великий насмешник стал одним из самых активных авторов. Он опередил Дашкову в создании толкового словаря – напечатал в журнале свой словарь, «Опыт Российского сословника». Это был первый российский… сатирический словарь! Он заботливо знакомил со значением некоторых слов в отечественной жизни. Вот, например, статья о словах «запамятовать, забыть, предать забвению»: «Можно запамятовать имя судьи, который грабит, но трудно забыть, что он грабитель, и само правосудие обязано преступление его не предавать забвению».

На «Словаре» наш Бомарше не успокоился. Он воспользовался разрешением задавать вопросы редакции. И отправил (конечно же, анонимно) «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особое внимание». Скажем сразу: язвительных вопросов! Императрице тоже анонимно, но пришлось на них отвечать.

Но что же заинтересовало мрачного литератора после двадцати лет ее правления, когда держава достигла таких успехов в войнах, в образовании, в законодательстве?

«Отчего многих добрых людей видим в отставке?» – спрашивает он, конечно же, имея в виду судьбу Никиты Панина.

«Многие добрые люди вышли из службы, вероятно, для того, что нашли выгоду быть в отставке», – отвечает она.

«Отчего все в долгах?» – спрашивает весьма актуально писатель.

Екатерина отвечает насмешливо: «Оттого… что проживают более, нежели дохода имеют».

«Отчего главное старание большой части дворян состоит не в том, чтоб поскорей сделать детей своих людьми, а в том, чтоб поскорее сделать их не служа гвардии унтер-офицерами?»

«Одно легче другого!» (она определенно на высоте).

«Отчего знаки почестей, долженствующие свидетельствовать истинные отечеству заслуги, не производят по большой части к носящим их ни малейшего душевного почтения?»

«Оттого, что всякий любит и почитает лишь себе подобного, а не общественные и особенные добродетели», – начинает сердиться она.

«Отчего в прежние времена шуты… и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие?»

Здесь в первый раз Екатерина не выдержала. Это был прямой выпад против человека, которого она знала всю жизнь, – давнего знакомца Льва Нарышкина. Он потешал до слез ее, обожавшую веселье. Нарышкин, например, заведовал царскими лошадьми, хотя не ездил верхом. Когда его назначили директором какого-то департамента, он пришел и увидел кошку на своем столе. И сказал: «Ну вот, видите, место занято», – и больше туда не показывался.

В ответ на явное поношение любимца она впервые ответила зло: «Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели…» Возможно, здесь она окончательно поняла: даже ее имя не сдержит наших литераторов. И поставила рядом с опасным вопросом «NB» – важное.

«В чем состоит наш национальный характер?» – интересовался «аноним».

«В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от Творца человеку данных».

Так она объяснила Фонвизину: ему необходимо «скорое понятие» того, что без «образцового послушания» «свободоязычие» может завести его слишком далеко.

Но Фонвизин не унимался. В это время произошла история с Державиным. Поэту не забыли обличений в «Фелице». И ставший знаменитым автор «Фелицы» подвергся открытому преследованию генерал-прокурора Вяземского. Державин знал, как по-прежнему жалок и беспомощен поэт в России. Именно тогда он написал своему другу, секретарю Екатерины Храповицкому, о бескрылых поэтах и вечном ярме русского литератора.