Читать книгу - "От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк"

Киев был переполнен, с трудом добыл номер в гостинице «Виргиния» по Александровской улице и за неимением другого дела стал наблюдать новую жизнь.

Острой нужды в Киеве еще не замечалось, но дороговизна росла, особенно дорожали предметы первой необходимости, начиная с хлеба; всем становилось труднее жить. Легче других жилось некоторым рабочим и особенно прислуге в гостиницах и ресторанах. В ресторанах первоклассных гостиниц «Гранд-Отель», «Отель Континенталь» и других лакеи зарабатывали, по собственному их признанию, от ста пятидесяти до двухсот и более рублей в день. И эти же люди постоянно устраивали забастовки и процессиями расхаживали по городу, выступая рядами медленным, протяжным шагом с комически важным выражением лиц.

Эти забастовки ресторанной прислуги доставляли нам своеобразные развлечения. Приходя в такие дни обедать, приходилось покупать в конторе квитанцию на обед, на отдельное блюдо, стакан чаю и тому подобное и затем, заняв место за столиком, самим идти с тарелкой на кухню и там получать свою порцию. Эти путешествия на кухню, выжидание там своей очереди, взаимные мелкие услуги сближали между собою публику, вносили оживление в разговоры. Все относились к этим явлениям очень добродушно, не делая из этого трагедии.

Цены проезда на извозчиках росли с каждым днем, и скоро пришлось от них совсем отказаться, так как приходилось платить по несколько рублей в конец. Тем не менее и извозчики решили бастовать, бастовали долго и проиграли. До забастовки Киевская публика, выходя из театров, брала извозчиков нарасхват, сколько бы их не было. Когда же после забастовки извозчики опять массами стояли у театров, привыкшая расходиться пешком публика разошлась, не обратив на них никакого внимания.

Описанные выше процессии бастующих вызывали больше всего чувство недоумения, но кроме них мне приходилось дважды в день видеть из окна части лейб-гвардейского Гренадерского полка,^[361] проходившие в военно-окружный суд и обратно. Этот полк, взбунтованный штабс-капитаном Дзевалтовским,^[362] отказался идти в бой, был арестован, снят с позиции, доставлен в Киев и предан военно-окружному суду. И вот они ежедневно проходили по Александровской улице побатальонно, занимая улицу во всю ширину, держа друг друга под руки, ломаясь и напевая революционные песни. Нельзя было без боли в сердце и омерзения смотреть на эти наглые рожи. В довершение всего они судом были оправданы.

Офицеры и солдаты местного гарнизона держали себя пристойно и почти все отдавали мне честь. Очевидно, Георгиевские кресты все еще импонировали.

Как только выяснилось, что мне не предстоит никакого дела, я поспешил съездить в Москву, где у меня были близкие друзья и много старых моих сослуживцев.

В Москве последствия новых порядков сказывались уже гораздо сильнее. Не только все вздорожало, но уже были очереди на хлеб и выдавали всего по полфунта в день на человека. Трамваи переполнены настолько, что попасть в них можно было только в виде исключения. Извозчики были мало доступны, и приходилось огромные московские расстояния проходить пешком.

Навещая своих друзей, я в то же время пытался устроиться в будущем на частную службу, но это сразу мне не удалось и, прожив несколько дней, я выехал к своим в Симферополь.

Но и там не мог спокойно жить, волновали вести, доходившие из армии и, прожив дома недели две, поспешил вернуться в Киев. Когда же произошел прорыв Рижского фронта,^[363] я был не в силах удержаться и, несмотря на всю бесцеремонность моего снятия с командования, решил предложить свои услуги и написал о том письма Верховному главнокомандующему генералу Корнилову^[364] и военному министру Керенскому.

От Лавра Георгиевича Корнилова, затеявшего тогда свое движение на Петроград, ответа так и не получил. От Керенского получил письмо, в котором говорилось, что Временное правительство высоко ценит мои заслуги и боевой опыт, но по обстоятельствам времени лишено возможности ими воспользоваться.

Тогда я подал рапорт об увольнении в отставку и получил ответ: «Ввиду заслуг увольнению не подлежит, предназначен в Александровский комитет о раненых». Не получая ни содержания, ни пенсии, я, оставив свой адрес в штабе округа, выехал в Симферополь, где и жил как бы частным лицом.

В Симферополе я оставался до весны 1918 года, пережил в нем первых большевиков и германскую оккупацию.

Большевики заняли Симферополь 13 января 1918 года, обстреляли наш дом из пулемета, уверяя, будто из него по ним стреляли. Комиссар, вошедший в квартиру, обыска не делал, отобрал лишь шашку, висевшую в передней, и два револьвера и выдал в том расписку, но без подписи.