Читать книгу - "Влияние морской силы на историю. C предисловием Николая Старикова - Альфред Тайер Мэхан"

…Разве мы не можем также с достаточным основанием предполагать, что кампания в Вест-Индии закончилась бы с потерей самой Ямайки, признанного объекта этих огромных вооружений?»^[213]

Без сомнения, эти доводы принадлежат горячему стороннику мира и поэтому требуют больших поправок. Точность приведенных им сравнительных чисел отрицалась лордом Кеппелем, членом той же партии. Последний незадолго до того стоял во главе адмиралтейства и покинул этот пост, будучи не согласен с договором.^[214] Английские дипломаты, так же как и моряки, должны были к тому времени научиться пренебрегать видимостью при оценке действительного могущества других наций. Несмотря на это, нельзя не видеть насколько отличалась бы оценка положения, и морального и материального, от упомянутой выше, если бы Родней пожал полные плоды победы, которой он был обязан более случаю, чем собственной заслуге, как ни неоспоримо велика она была.

Письмо, опубликованное в 1809 г., – анонимное, но заключающее веские доказательства того, что оно написано сэром Джильбертом Блэном, врачом флота, стоявшим близко к Роднею, который постоянно болел в течение своего последнего крейсерства, – утверждает, что адмирал «был невысокого мнения о своей победе 12 апреля 1782 г.». Он предпочел бы основать свою репутацию на комбинациях против де Гишена 17 апреля 1780 г. и «смотрел на эту возможность победить со слабейшим флотом офицера, считавшегося им лучшим из руководителей французских морских сил, как на такую, которая, если бы не непослушание его капитанов, могла бы принести ему бессмертную славу»^[215]. Немногие исследователи будут колебаться в оценке заслуг Роднея в двух указанных случаях. Судьба, однако, определила, чтобы его слава зиждилась на сражении, которое своим блеском меньше всего было обязано его личным качествам, и не дала ему достигнуть успеха там, где он более всего заслуживал его. Главное событие его жизни, в котором соединились и действительная заслуга и удача, – уничтожение флота Лангера близ мыса С.-Винцента, – было почти предано забвению, а между тем оно потребовало проявления высочайших качеств моряка и достойно сравнения с преследованием Конфлана адмиралом Гауке^[216].

В течение двух с половиной лет, которые прошли с тех пор, как Родней был назначен командующим флотом, он одержал несколько важных побед и, как было замечено, взял в плен французского, испанского и голландского адмиралов. «За это время он увеличил британский флот на двенадцать кораблей, отнятых им у неприятеля, и уничтожил еще пять; и что еще более отмечает его успехи, так это то, что, как тогда говорили, Ville de Paris был единственным первоклассным кораблем, который когда-либо был взят в плен и приведен в порт командиром какой-либо нации». Несмотря на заслуги Роднея, партийный дух, который был тогда силен в Англии и проник даже в армию и во флот, привел к отстранению^[217] его от командования вслед за падением министерства лорда Норда (Lord North); его преемник – человек, незнакомый славе, уже отплыл, когда пришла весть о победе Роднея. При расстроенном положении дел Англии в то время эта весть возбудила крайнее ликование и заставила замолчать критические суждения о некоторых сторонах прежнего поведения адмирала. Народ не был теперь в критическом настроении, и при имевшихся тогда преувеличенных сведениях о полученных результатах никто не подумал о том, что была упущена возможность достигнуть результатов еще лучших. Это впечатление долго было господствующим. Даже еще в 1830 г., когда впервые было издано жизнеописание Роднея, утверждалось, «что французский флот был так сильно разбит и ослаблен победой 12 апреля, что не мог больше оспаривать у Великобритании господство на море». Это – нелепость, извинительная для 1782 г., но недостойная в условиях спокойного разбора дела в наше время. Благоприятными условиями мира Англия была обязана финансовым затруднениям Франции, а не унижению ее на море, и если имелось преувеличение в уверениях защитников мира, что Англия не смогла бы спасти Ямайку, то вероятно, что она не смогла бы возвратить силой оружия другие острова, уступленные ей обратно по мирному договору.

Память о де Грассе будет всегда связана с большими заслугами его перед Америкой. Его имя – скорее чем имя Рошамбо (Rochambeau) – напоминает о существенной помощи, оказанной Францией молодой республике, боровшейся за свое существование, как имя Лафайетта напоминает о моральной симпатии, которая пришлась так кстати. События его жизни после неудачного боя с Роднеем, закончившего его деятельную карьеру, не могут не представлять интереса, особенно для американских читателей.

После сдачи Ville de Paris де Грасс сопровождал английский флот и его призы на Ямайку, куда Родней удалился для исправления своих кораблей, явившись, таким образом, в качестве пленника на землю, которую намеревался завоевать. 19 мая он оставил остров, все еще в качестве пленника, для следования в Англию. Как морские офицеры, так и английский народ обходились с ним с оттенком того предупредительного и благосклонного внимания, какое легко проявляется в отношениях победителя к побежденному и которого, по крайней мере, его личная храбрость не была недостойна. Говорят, что в некоторых случаях он не отказывался показываться на балконе своих комнат в Лондоне, когда толпа требовала выхода доблестного француза. Это недостойное неумение оценить свое истинное положение естественно возбудило негодование его соотечественников, тем более что он был безжалостен и невоздержан в порицании поведения своих подчиненных в счастливый день 12 апреля.

«Он переносит свое несчастье, – писал сэр Джильберт Блэн, – с душевным спокойствием, сознавая, как он говорит, что исполнил свой долг… Он приписывает свою неудачу не сравнительной слабости своих сил, а гнусному бегству капитанов других кораблей, которым он дал сигнал о присоединении к нему и даже кричал им это, несмотря на что был покинут ими»^[218].

Это был лейтмотив всех его высказываний. В письмах с английского флагманского корабля через день после боя он «обвинял большую часть своих капитанов в бедствиях этого дня. Одни не слушались его сигналов; другие, как капитаны кораблей Languedoc и Couronne, шедших впереди него и за ним, покинули его»^[219]. Он, однако, не ограничился официальными донесениями и, будучи пленником в Лондоне, издал несколько брошюр на ту же тему, которые распространил по Европе. Правительство, естественно, думая, что офицер не может так позорить свою корпорацию без достаточных оснований, решилось начать следствие и неумолимо наказать всех виновных. Капитаны кораблей Languedoc и Couronne были посажены в тюрьму как только достигли Франции, и все бумаги, журналы и т. п., касающиеся этого дела, были собраны вместе. Принимая во внимание все эти обстоятельства, нечего удивляться, что по возвращении во Францию де Грасс, как он говорит, «не нашел никого, кто протянул бы ему руку»^[220]. Не ранее как только в 1784 г. все обвиняемые и свидетели смогли явиться на заседание военного суда, но результатом его разбирательства было полное и самое широкое оправдание почти всех, кого обвинял де Грасс; промахи, признанные за немногими из них, определены были как заслуживающие снисхождения и лишь весьма легкого наказания. «Несмотря на то, – осторожно замечает один французский, писатель, – нельзя не сказать вместе с судом, что пленение адмирала, командующего тридцатью линейными кораблями, представляет историческое событие, которое вызывает сожаление целой нации»^[221]. Что же касается ведения сражения адмиралом, то суд нашел, что опасность, угрожавшая Zélé утром 12 апреля, не была такова, чтобы оправдать столь продолжительный спуск под ветер, что поврежденный корабль был в полосе бриза, не охватывавшей расположения английского флота в пяти милях южнее, и что этот бриз позволил Zélé прийти в Басс-Терр к десяти часам утра; что бой не следовало начинать прежде, чем все корабли вошли в линию, и, наконец, что французскому флоту следовало построиться на одном галсе с английским, потому что, продолжая держать к югу, он входил в зону штилей и слабых ветров близ северной оконечности Доминики^[222].