Читать книгу - "Русалия - Виталий Амутных"

А в храмовом нутре, пахнущем хлебом и древесной смолой, волхв Глаголь (еще молодой, только с проседью в широкой бороде) уж успел, воззвав к Роду во всяческих его проявлениях, испросить у Души всех существ нисполания на русский народ новых милостей, а вместе с тем отвращения всяких бедствий. Пришли на княжескую свадьбу также волхвы из других храмов. Притащился с горы Хоревицы и некогда пузастый (поскольку празднолюбив был и в удовольствиях мало воздержан) облакопрогонитель Добролюб; однако теперь (может, в значении расплаты за предательство волхвова назначения) его изъедала сухотка, так что под собольей шубой не было ни пуза… ни волхва.

Вот поставили жениха с невестою на один рушник.

— По доброй ли воле берешь за себя княгиню Предславу? — подступился к жениху волхв Глаголь.

— Честью и волей.

— По доброй ли воле идешь за князя Святослава?

— Честью и волей.

Тогда выбрал волхв Глаголь самый красивый рушник из тех, что ему подали, и стал связывать им левую руку Святослава с десницею Предславы воедино, приговаривая:

Ой, да скуй ты нам,

Отец-Сварог, свадьбу славную!

Чтобы крепко-накрепко,

Чтобы вечно-навечно,

Чтобы солнцем не рассушивало,

Чтобы дождем не размачивало,

Чтобы ветром не раскидывало!

И вознесли над головой Святослава золотой знак солнечный, над головой Предславы — лунный серебряный. А сеструхи-то[465]невестины принялись молодых хмелем да зерном осыпать.

Житом посыплем, чтобы жить хорошо,

Хмелем посыплем, чтобы жить весело!

После того так вот, со связанными руками, трижды за волхвом обошли князь и княгиня вокруг многоликого изображения Рода. Трое гуслистов то и дело меняли наигрыш, следя за тем, чтобы переливы струн оставались созвучными меняющемуся голосу обряда, и всяк, кто находился во храме потихоньку подпевал совершителю таинства. Восхваляли в песнопениях Сварога-Батюшку — творца небесной благости, вспоминали милостивую Ладу, дарующую лад и любовь, у подателя земных богатств — Велеса просили для молодых изобильной жизни, а Матушку-Макошь, сплетающую нити судеб, выпрясть им и выткать Долю, а Недолю вместе с кострицей[466]прочь выкинуть.

Наконец волшебник Глаголь к общей радости собравшихся велел князю и княгине поцеловаться, подал им братинку, отпить по глотку священного питья, после чего набросил на плечико Предславы полу Святославовой шубы, велел растворить ворота.

— Отныне князь Святослав и княгиня Предслава есть честные муж и жена перед нашим Богом Родом-Вседержителем и перед всем русским народом! Славьте молодых! — прокричал перед притихшей многосотенной толпой волхв.

Еще какой-то миг многоголовое могучее существо в полном оцепенении будто ожидало подтверждения волхвовых слов, но стоило князю и княгине соединить губы, как вся эта сжавшаяся на время народная мощь разразилась таким ликующим ревом, точно все радости уходящих праздников были только пробой сил, приготовляемых как раз к этому событию.

Поклонились молодые волшебнику, поклонились народу русскому и по-прежнему со связанными руками, под одной шубой, красной да с голубыми нашивками, пошли к саням. И хоть кое-кто из витязей Святославовых старался держать дорогу чистой, вдруг, чуть ли не между ног у суровых стражей проскакивали пострелята, а то из-за малых лет по-мальчуковски боевитые девчурки, и ну молодых дергать за одежду, якобы разлучить их желая. А пока одни-то из этих разбойников за рукава молодицу теребили, другие все к князю приставали.

Князь Святослав хорошенький

Князь хорошенький — князь пригоженький!

Князь, на меду замешанный,

Святославушка медовый наш,

Подари нас золотою гривною!

— Ну уж, гривною! — по-хозяйски возмущался шедший за князем Русай, и вкладывал точно в протянутые ладошки (чтобы не упустили в снег) кусочки рубленых арабских и византийских монет[467], а другие важные поезжане — белые калачи, платки из крашенины, недорогие пояса или, там, кое-что из мелкой утвари.

И всю-то дорогу от храма до самого свадебного стола сыпались на молодых, на гостей-родичей, на лошадей с заплетенными гривами, на белую дорогу (точно с неба!) хлебные зерна, — сыпалось жито, сыпался легкий хмель.

Многих, кто в дороге озяб, надо думать, весьма утешили изобильные разносолы и море разливанное всяческого питья. Пошел пир горой. Но виновникам сего торжества ни закусок, ни напитков никаких не полагалось, и пока все более веселеющее общество услаждалось трапезой и песнями, молодому князю с княгиней оставалось только наблюдать да после особенно долгих величаний целоваться.

Ты садись-ка, красна девица,

Поплотнее со мной рядышком,

Чтобы век-то нам не маяться,

А проживши не спокаяться…

Но разве то были поцелуи? Разве могли они охмелить Святослава? Разве могли напугать Предславу? Немало прошло времени, прежде чем из поварни принесли серебряные блюда с жареными тетеревами, обложенными солеными сливами, вишнями, прочими плодами, и первая баба, различившая сей знак, не оповестила собрание визгливым похотливым выкриком:

— Тетера на стол прилетела, — молодая спать захотела!

Тут в слитном гаме стали поднимать молодых из-за стола да отправлять из столовой избы в отдельные Святославовы хоромы. Что тут сделалось с Предславой! Чистое лицо ее, только что устало глядевшее на бурливое застолье, залилось заревым румянцем. Опираясь на руку Святослава она вышла из-за стола, глянула в блестящие глаза своего мужа, — и лицо ее стало точно ленное[468]полотно, беливанное снегом Велесовых дней[469]. «Пора молодым кунью шкуру топтать!» — сиплым, против прошлого, но таким же утробным голосом прогудел облакопрогонитель Добролюб. И на Предславиных щеках вновь распустились маки. Подошел и Богомил.

— Не сам по себе пусть будет дорог тебе Святоша, — обратился он к девушке, — но во имя Рода, души нашей, пусть будет дорог он тебе.

— Не ради жены да будет дорога тебе Предслава, — заглянул он в глаза Святославу, — но прежде всего ради души. И детей вам пошлет Род, чтобы вы лишний раз вспоминали его. Ведь даже даровитый человек, если забывает Того, Кто выше высшего, перестает быть князем, перестает быть волхвом, а превращается в маленькое существо.