Читать книгу - "Судьба императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки - Сергей Мельгунов"

Записью 30 июня (следовательно, 13 июля, т.е. за несколько дней до гибели) закончился дневник Императора Николая II. Последняя ее фраза, как было сказано, гласила: «вестей извне никаких не имеем». Мы имеем право заключить, что именно в эти дни резко оборвались какие-то надежды на спасение. Призванный 1 июля совершить богослужение в доме Ипатьева священник екатеринбургского собора о. Сторожев засвидетельствовал в показаниях следствию, что его внимание привлек внешний утомленный вид заключенных (они были «я не скажу в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных»), отличный от того, который он заметил при первом своем посещении царской семьи: тогда царевны имели вид «почти веселый», не было «следов душевного угнетения» и на лице бывшего Императора. Сопровождавший о. Сторожева дьякон для выполнения очередной церковной требы, в свою очередь, увидел происшедшую перемену и сказал о. протоиерею: «у них там что-то случилось… они все какие-то другие, точно даже и не поет никто» (это нарушало установленную традицию).

До этого момента монотонная жизнь в условиях тюремного режима, установленная в «доме особого назначения», текла более или менее спокойно для заключенных, и они не испытывали каких-либо «изощренных издевательств», «унижений» со стороны тюремщиков. Дневник Николая II, которым не могло еще пользоваться следствие, вносит весьма существенные коррективы в изложения мемуаристов, говорящих с чужих слов, и в текст свидетельских показаний, данных Соколову или его предшественнику по руководству следствием. Картина тюремного режима представится несколько иной, если только отрешиться от мысли, болезненно и остро затрагивавшей близких Царя и монархические круги, что нивелирующий большевистский режим распространялся на семью бывшего верховного главы государства Российского. «Сплошным мучительством» его нельзя назвать, особенно по сравнению с режимом в других советских тюрьмах. Еще в меньшей степени сможем мы повторить слова Деникина, что в Екатеринбурге царская семья подверглась «невероятному глумлению черни».

Непосредственными свидетелями жизни царской семьи в доме Ипатьева были те члены охраны, которые прошли через следственный допрос: сохранивший жизнь камердинер Николая II «старик Чемодуров», который прибыл в Екатеринбург вместе с Царем и был отпущен им для «отдыха» уже 11 мая, т.е. на другой день после приезда оставшихся в Тобольске членов семьи, и привезенные из Тобольска и погибшие в Екатеринбурге «дядька» Цесаревича, матрос Ногорный, и лакей Седнев – взятые 14 мая на допрос, они уже не вернулись назад, следовательно, они были в доме Ипатьева только три дня. (Ногорный и Седнев оказались затем в заключении вместе с кн. Львовым, их рассказы последнему и были зарегистрированы следствием). Чемодуров показывал следователю, что режим в Ипатьевском доме был установлен «крайне тяжкий, и отношение охраны было прямо возмутительное». Когда Царь к кому-нибудь из них обращался с вопросом, то или не получал ответа, или грубое замечание. Старому камердинеру казалось, конечно, ужасным, что не было ни столового белья, ни столового сервиса, что вся сервировка была «крайне бедна», и что обедали за столом, не покрытым скатертью. К ужину подавали те же блюда, что к обеду, а к чаю черный хлеб. Прогулки разрешались один раз в день в течение 15 – 20 минут. Сдержанное, «не вполне откровенное» показание Чемодурова следственной власти было проверено Соколовым его частными, «более откровенными» рассказами про жизнь в Ипатьевском доме отдельным лицам^[405]. Здесь (в «бессвязных», по выражению Кобылинского, рассказах больного Чемодурова) больше уже выступают черты комиссарской «грубости» – Чемодуров, напр., говорил, что в обеденных трапезах за царским столом принимали участие и красноармейцы и комиссары: «придет какой-нибудь и лезет в миску: “ну, с вас довольно”»^[406], княжны спали на полу, так как кроватей у них не было; последние не смели ходить без стражи в уборную, причем и здесь их сопровождали часовые. По словам Львова, Седнев и Нагорный утверждали, что этот ужасный режим становился с каждым днем «все хуже и хуже»: двадцатиминутная прогулка свелась до 5 минут; несчастных княжон «заставляли играть на пьянино» и т.д. В изображении «правдивых» воспоминаний Мельник^[407], обобщавших приведенные свидетельства, жизнь в доме Ипатьева превратилась в «сплошное издевательство»: пищу приносили ту, что оставалась после караула, и «убирали, когда арестованные только что начинали есть», или «плевали» в нее. «Первое время великие княжны готовили для больной матери отдельно на спиртовке кашу и макароны, приносимые доктором Деревенко, но вскоре Деревенко перестали пускать к ним, и они больше ничего не получали», и т.д.