Читать книгу - "Илья Глазунов. Любовь и ненависть - Лев Колодный"

Вечером вызвали врача и повезли в реанимацию…

Так оказался в палате Кремлевской больницы. Туда управляющий делами президента России привез награду. За орденами и медалями Глазунов не гонится, но и не пренебрегает ими, согласно устоявшемуся в либеральных кругах мнению, что художник должен быть непременно в оппозиции. У Глазунова другое отношение. «Художник – друг королей».

Из палаты сердечник звонил и просил уточнить факт, относящийся к его первой поездке в Италию. Значит, продолжал писать «Россию распятую». В формате «Роман-газеты» первая часть воспоминаний и размышлений появилась в магазинах в начале 1997 года.

В том году, когда праздновалось 850-летие Москвы, решил подарить городу свои картины. Дар мэр Москвы принял.

* * *

После 14-го корпуса и Сената Глазунову поручили роль главного художника Большого Кремлевского дворца. На месте сломанного Зала заседаний Верховного Совета СССР решили воссоздать сломанные при Сталине тронные залы, Андреевский и Александровский.

– Я поставил условие, что без моего ведома не будет вбит ни один гвоздь, там я автор всех эскизов. Мне надоело бороться с советскими архитекторами, которые ненавидят все, что я люблю. Я был рад работать в Кремле. Он для меня символ русского народа.

Возрожденные залы показали Ельцину. Массивные золоченые двери, в которые вошел президент с охраной, закрылись перед лицом художника. «Обиженный Глазунов предпринимал отчаянные попытки проникнуть в зал», – злорадствовали в газетах. Другого главного виновника торжества, Виктора Столповского, блистательно реализовавшего силами наших и иностранных мастеров колоссальный проект, вообще не пригласили на церемонию в Кремль.

С тех пор парадные залы Большого дворца выглядят, как замыслили их Николай I и Тон.

Дальше – больше. Глазунову поручили кардинально перестроить здание, возникшее на месте сломанного в тридцатые годы храма Спаса на Бору. То была хозяйственная пристройка к Большому Кремлевскому дворцу. Ее называли зоной «Е». На месте зоны возник новый дворец без названия. Потому без названия, что сроднился с Большим Кремлевским дворцом, слился с ним в одно целое по стилю и духу. По замыслу художника, все пространство здания насыщено картинами, статуями, портретами, дорогой мебелью, светильниками. В Царском аванзале восемнадцать портретов русских князей, царей и императоров написаны Иваном Глазуновым. И другие талантливые художники, ученики профессора исторической живописи – Михаил Шаньков, Владимир Штейн, Иван Кузнецов – проявили себя в Кремле картинами и портретами.

Возникшие залы здания Глазунов назвал в честь Петра, Александра I, эпохи 1812 года и Николая I. В Александровском зале я увидел его картины «Новодевичий монастырь», «Архангельское», «Павловский дворец». В Русском зале нашли место поразившие народ на выставках в Манеже – «Иван Грозный», «Царевич Дмитрий», «Голгофа». Но потом по настоянию жены президента их заменили пейзажами.

Глазунов проявил себя как дизайнер, нарисовал камин, барельефы, витрины для модели ботика Петра. Всем, кому удается попасть в этот закрытый для посетителей дворец, кажется – он существовал всегда.

* * *

В феврале 1998 года вся пресса Москвы не обошла вниманием, казалось бы, рядовое событие. Президиум Российской академии художеств в полном составе во главе с новым президентом Зурабом Церетели пожаловал на Мясницкую в Российскую академию живописи, ваяния и зодчества. Ректор принимал мэтров на пороге бывшего Московского училища живописи, ваяния и зодчества, его стараниями возвращенного художникам. Представил чинно дорогим гостям, среди которых явились те, кто не раз голосовал против его избрания в академию, молодых профессоров. Показал классы, музей с большой картиной «Оргия в папском дворце Александра VI», спасенной давно Глазуновым.

Обход по классам, этажам, лестницам, по которым, как студент, носился ректор, закончился в Актовом зале с картиной античных богов и портретами императоров под музыку фуги Баха. Когда орган стих, раздались здравицы Глазунова: «Слава русскому искусству!», «Да здравствует великая многонациональная Россия!», «Русский – тот, кто любит Россию!». Все дружно встали, не без волнения, и почтили таким образом память великих художников.

– Не кажется ли вам, что реалисты сближаются не от хорошей жизни? – поднося микрофон президенту Российской академии художеств, спросил ведущий телеканала, не жалующего реалистов.

– Нет, мне не кажется. Приходи ко мне в мастерскую. Мы живем хорошо. И я, и Илья, всем так желаем.

С чем нельзя не согласиться.

Да, грех было жаловаться на жизнь.

…Через год зимой Илья Сергеевич попросил меня подыскать в центре здание для галереи, где бы можно было разместить подаренные Москве работы. Нашел искомое на Арбате. Весной 1999 года вышло решение правительства о передаче галерее трех строений на Арбате, 44. Но выполнить это решение не смогли по причине, о которой скажу ниже.

* * *

Надо было долго прожить, чтобы сбылась давняя мечта. После новоселья на Пресне появился большой холст, натянутый на подрамник. Его сшили из кусков в мастерских Художественного театра. На полотне площадью 32 квадратных метра возникала день за днем картина, которая первоначально называлась «Смертию смерть поправ». Никто ее не заказывал, не давал тысячи долларов на холст и дорогую раму.

Писал картину Глазунов сам, что не помешало родиться слухам, что за него композицию выполняли другие.

У холста я видел Глазунова без галстука, костюм заменяла перепачканная роба:

– Скачу как обезьяна, полотно-то высотой в четыре метра, скачу в рабочей одежде, залитой краской, – оправдывался он перед журналистами.

Скакать пришлось по высоким лесам, по лестнице, приставленной к холсту.

У картины этой давняя история. Когда в СССР разрушались храмы, художник Павел Корин горел желанием показать на большой картине, как верующие с потушенными свечами уходят из Успенского собора после последней службы на Пасху 1918 года. Ивановские ткачи соткали ему по просьбе Максима Горького холст. Корин создал много этюдов, портретов, но картину-реквием с названием «Русь уходящая» написать не посмел. Эскиз я видел. К холсту кистью не прикоснулся.

Глазунов при Хрущеве, когда снова начали крушить храмы, писал портреты иерархов Русской православной церкви, патриарха Алексия I, монахов, полные сочувствия к ним и веры, что у духовенства есть будущее. Алексий I сказал ему тогда, что Корин не избежал гротеска, принизил образы людей, которых он лично знал.

Глазунов писал не Реквием, а Симфонию. В руках его героев свечи не гаснут. Они не уходят добровольно из Храма с лицами обреченных на казнь. На холсте я увидел своды храма, похожего на Успенский собор Кремля. Насчитал сто персонажей, вовлеченных в трагедию революции. Большевики вносят в храм своего Бога, Карла Маркса, и лозунг «Религия – опиум для народа». Вламываются с западной части церкви, где, по традиции, изображается Ад.

«Я хочу показать трагическую эпоху, гибель великой России, начало геноцида русского народа, два мира. Это Россия и вторжение в нее Коминтерна, интернациональной банды. У сатанистов нет национальности. Революцию делали русские дураки, и евреи, и латыши, и китайцы. Вот наша русская шпана. Дальше пролетарии в награбленных горностаях и венчальных коронах, они нахлобучили звезду вместо креста. В центре женщина в генеральском мундире с орденом Андрея Первозванного. Таких еще во Французскую революцию брали с собой. Обычно то была проститутка. Она раздевалась и садилась голая на алтарь. Возглавляет весь этот сброд комиссар с собакой. Он напоминает и Дзержинского, и Свердлова, и Троцкого. Все, кто осуществил революцию в 1917 году, у меня здесь. Подонками больших городов называл их Черчилль.