Читать книгу - "Бен-Гур - Льюис Уоллес"

Я не могу сказать, когда появилась идея Души, присущей каждому из живущих. Скорее всего первые на свете родители вынесли ее с собой из того сада, в котором они первоначально обитали. Мы все знаем тем не менее, что идея эта всегда обитала в глубинах нашего сознания. Некоторые люди отвращались от этой идеи, порой она притуплялась и блекла; в другие периоды истории погребалась под сомнениями; но в своей великой доброте Господь время от времени все слал и слал нам могучие умы, которые снова и снова в своих учениях возрождали ее для веры и надежды.

Почему же в каждом из живущих должна существовать Душа? Смотри, о сын Гура, – на один момент прими необходимость существования такой сущности. Лечь и умереть и не существовать больше – во веки веков, – не было еще такого момента, когда бы человек пожелал для себя такого конца. И не существовало человека, который бы не желал для себя чего-то лучшего. Все памятники, воздвигнутые народами земли, есть не что другое, как протесты против небытия после смерти. То же самое статуи и надписи; да и сама история, по существу, является именно этим. Величайший из наших египетских царей повелел высечь свою статую, обтесав скалу прочнейшего гранита. Изо дня в день он приезжал в колеснице, окруженный свитой, посмотреть, как идет работа. Когда же она была закончена, то взорам всех предстала статуя столь грандиозная и столь прочная, что второй такой не существовало. Она во всем была похожа на него, верно передавая даже выражение его лица. Разве теперь мы не можем представить себе его, говорящего в минуту гордости: «Пусть приходит смерть, для меня есть еще и жизнь после смерти!» Его мечта исполнилась. Статуя существует до сих пор.

Но что представляет собой эта жизнь после смерти, которую он себе обеспечил? Всего лишь воспоминание людей – слава столь же невесомая, как лунный свет, упавший на склон этой скалы: рассказ, воплощенный в камне, – и ничего более. Между прочим, что еще осталось от этого царя? Набальзамированное тело, покоящееся в царственной гробнице, которая некогда принадлежала ему, – между прочим, куда менее похожее на него живого, чем высящаяся в пустыне статуя. Но где, о сын Гура, где же сам царь? Растворился ли он в небытие? Две тысячи лет прошло с тех пор, как он был живым человеком из плоти и крови, подобным нам с тобой. Стал ли его последний вздох концом жизни этого человека?

Согласиться с этим значило бы обвинить Господа. Так уж лучше нам принять уготованный им куда более привлекательный план существования для нас жизни после смерти – настоящей жизни, хочу я сказать, не только в памяти смертных; но жизни с приходами и уходами, с ощущениями, с познаниями, с возможностями – словом, во всех ее проявлениях; жизни вечной во времени, хотя, может быть, с некоторыми изменениями в положении.

Ты спросишь, в чем же состоит Божественный план? Это дар Души каждому из нас при рождении, вкупе с этим простым законом – нет другого бессмертия, кроме как бессмертия Души. В этом законе видна необходимость того, о чем я говорю.

А теперь отрешимся от необходимости. Посмотрим, насколько приятнее думать, что в каждом из нас есть Душа. Прежде всего это лишает смерть того ужаса, при котором умирание является залогом изменений к лучшему, а погребение – посевом семян, из которых взойдет новая жизнь. Затем… взгляните на меня, такого, как я есть, – слабого, усталого, старого, немощного телом, некрасивого; взгляните на мое морщинистое лицо, подумайте об изменяющих мне чувствах, прислушайтесь к моему скрипучему голосу. Ах! Какое счастье для меня содержится в обещании того, что, когда разверзнется гробница, предо мной откроются невидимые ныне взору врата вселенной, которая является дворцом Господа, и во врата эти войдет освобожденная от уз плоти моя бессмертная Душа!

Как бы я хотел выразить весь тот восторг, который содержит в себе эта грядущая жизнь! Не говори, что я ничего не знаю о ней. Того немногого, что я знаю, уж вполне достаточно для меня – бытие Души предполагает условия Божественного превосходства. В таком бытие нет грязи, оно чище воздуха горных вершин, неощутимее света, лишено всего ненужного, как самая чистая эссенция. Это жизнь в своей абсолютной чистоте.

Что же теперь, о сын Гура? Зная столь многое, буду ли я спорить с собой или тобой о несущественном – о форме моей Души? Или о том, где она пребывает? Или о том, что она ест и пьет? Нет. Гораздо более достойно положиться здесь на свою веру в Господа. Вся красота этого мира есть творение его рук, и она свидетельствует о совершенности его вкуса; он творец всех форм; он придает совершенную форму цветку лилии; он окрашивает в чудные цвета розу и дает чистоту капле росы; он слагает музыку природы. В миру он организует нас для нашей земной жизни и определяет ее условия, и они таковы, что, доверчивый как малый ребенок, я оставляю ему и организацию моей Души, как и всех условий жизни после смерти. Я знаю, что он любит меня.

Старик замолк и отпил глоток воды. Рука его, подносившая чашу к губам, дрожала. Бен-Гур и Айрас, которым передались его чувства, молчали. Молодой человек испытал нечто вроде просветления. Ему ясно, как никогда ранее, предстало, что царство духа может быть куда более важным и нужным для людей, чем любое земное царство; Спаситель же и в самом деле окажется в гораздо большей степени Божьим даром, чем величайший из царей.

– А теперь я бы мог спросить тебя, – продолжал Балтазар, – не следует ли предпочесть нашей земной жизни, такой краткой и полной невзгод, великолепную и вечную жизнь, уготованную для Души? Но попробуй задаться вопросом и обдумай его для себя в такой формулировке: допустив, что обе эти жизни равно исполнены счастья, не привлекательнее ли порой один час, чем целый год? Обдумав вопрос таким образом, сын Гура, ты осознаешь значение факта, который я теперь представлю тебе, ибо для меня он удивительнее всех событий и по своему воздействию самый печальный: сама идея о жизни Души почти изгнана из нашего мира. Порой можно найти философов, которые говорят с тобой о Душе, сводя ее к принципу; но поскольку философы ничего не принимают на веру, они не заходят так далеко, чтобы допустить Душу как сущность, и именно поэтому их цели покрыты для них мраком.

Все живое имеет сознание, соизмеримое с его желаниями. Тебя ни о чем не заставляет задуматься то обстоятельство, что в полном объеме способностью размышлять о будущем наделен только человек? Я понимаю это так: этим знаком Господь дает нам возможность познать, что мы созданы им для другой и лучшей жизни; это существо – человек – воистину в высочайшей степени необходимо для нашего мира. Но, увы, народы не желают понимать этого! Они живут одним днем, словно настоящее воплощает в себе абсолютно все, и твердят: «После смерти уже ничего не будет; а если даже что-то там и есть, то, поскольку мы об этом ничего не знаем, то нечего об этом и думать». Поэтому, когда смерть призывает их к себе, они не могут насладиться великолепием жизни после смерти, поскольку не соответствуют ей. Я бы сказал так: высшее наслаждение, доступное человеку, есть вечная жизнь в обществе Господа. Увы, сын Гура, но я должен сказать, что в этом обществе вон тот дремлющий верблюд ничем не хуже святейших жрецов нынешнего дня, служащих у высочайших алтарей самых великолепных храмов. Так много людей привязаны к этой низкой земной жизни! Они почти забыли, что за ней должна прийти другая жизнь!