Читать книгу - "Мазепа - Татьяна Таирова-Яковлева"

Очередной Чигиринский поход летом 1678 года стал трагичной страницей в истории Гетманщины. Перед лицом наступления многочисленной турецкой армии Ромодановский, вопреки мнению Самойловича, принял решение уничтожить старую гетманскую резиденцию^[82]. Верхний замок Чигирина и его укрепления были взорваны, русско-украинские войска отступили, а турки завершили разорение славного города. Многие из старшин рассматривали это как национальную трагедию и символ уничтожения правобережного казачества. Заключенный в 1681 году Бахчисарайский мир с Портой, по которому между Днепром и Бугом создавалась «буферная зона», а все украинское население было согнано на Левобережье, окончательно разрушал надежды Самойловича воплотить в реальность его титул гетмана «обоих берегов» и ставил крест на завоеваниях Богдана Хмельницкого.

Никаких сведений о том, что по этому поводу думал Мазепа, разумеется, не сохранилось. Мы можем лишь предположить, что превращение родных ему мест в «буфер», уничтожение, как его потом назовет Т. Шевченко, «святого Чигирина» — славной столицы Богдана Хмельницкого и Дорошенко — не могли не ранить его сердце. Думал ли он тогда, что именно ему предстояло попытаться вновь вырвать Правобережье из-под власти поляков? Можно сказать почти наверняка — свое сердце он никому не открывал.

В марте 1679 года Мазепа снова приезжает в Москву по поручению гетмана^[83]. Ему ставилась задача добиться присылки в Украину русских войск для защиты от турецко-татарского наступления. Сохранившиеся записи о переговорах Мазепы с думным дьяком Ларионом Лопухиным характеризуют его как смелого и умного собеседника. В частности, он добивался присылки большого войска — но без бояр и воевод, только с одним командиром. Мазепа пояснял, что «бояре и воеводы станут между собою местами считаться», друг другу полков не дадут. Лопухин отвечал, что такого быть не может. Но Мазепа привел пример недавних событий под Чигирином, когда «от рейтар и городовых дворян только крик был»^[84]. Такие смелые речи «войскового товарища» наводят на многие размышления. Во-первых, он должен был уже хорошо знать Лопухина, чтобы пускаться с ним в столь рискованные откровения. Во-вторых, здесь слышна явная критика русской системы «местничества», столь ненавистной Голицыну. И наконец, Мазепа должен был хорошо ориентироваться в московских настроениях (в частности, знать о недовольстве действиями Ромодановского пой Чигирином), чтобы решаться обвинять русских воевод в военной неудаче прошлогоднего похода. Трудно сказать, где проходила грань между поручением Самойловича и собственной инициативой Мазепы. Но эти заявления Лопухину он делал точно не «по наказу» гетмана.

Около двух месяцев продлилось пребывание Мазепы в Москве, и в результате в мае был дан указ о немедленном выступлении к Киеву «бояром и воеводам, со многими полки»^[85]. Можно не сомневаться, что свое пребывание в столице Мазепа использовал для упрочнения своих контактов и установления полезных знакомств.

Зимой 1680 года он снова приезжает в Москву по поручению Самойловича. На этот раз речь шла о распространении власти гетмана на Слободскую Украину. Связано это было с тем, что «согнанное» украинское население Правобережья направилось именно на Слободской регион. Следует отметить, что этот регион давно заселялся беглецами из Украины. Можно вспомнить хотя бы войска Я. Остряницы, которые поселились в Чугуеве в 1638 году и отстроили эту новую крепость. Переговоры Мазепа вел вместе с племянником гетмана, Михайлом Самойловичем. Москва ответила категорическим отказом.

В 1680 году в Украине опять появляется Голицын в качестве командующего русскими войсками. Правда, военных действий ему вести не пришлось, но пребывание войск Голицына сыграло решающую роль на русско-турецких мирных переговорах. 13 января 1681 года был заключен Бахчисарайский договор. Голицын получил награды^[86], вернулся в Москву, и его карьера стала продвигаться с головокружительной быстротой. Способности, ум, образование и высокая «порода» делают его ведущим боярином в окружении Федора Алексеевича. Царь поручает ему заниматься реформами налогообложения и военно-окружной. При его непосредственном участии в январе 1682 года Земский собор объявляет об отмене местничества. Это было революционное изменение, открывавшее путь к обновлению Московского государства. Но стоит заметить, что отмена местничества и для самого Голицына устраняла более родовитых конкурентов на дороге к власти.

Царь Федор Алексеевич к этому времени был уже тяжело болен. 27 апреля 1682 года он умирает. Начинается эпоха стрелецких бунтов, вместе с Хованщиной захлестнувших Москву. Она коренным образом меняет судьбу Голицына, равно как Самойловича и Мазепы.

В условиях гибели многих бояр и растерянности среди Нарышкиных правительницей при малолетнем царе Петре и болезненном Иоанне становится Софья Алексеевна. Царевна Софья — это еще один миф традиционной русской историографии^[87], согласно которому все предшественники Петра чаще всего выставлялись поборниками варварства. На самом деле уже тот факт, что фаворитом Софьи, ее ближайшим сподвижником стал именно Василий Голицын, поклонник «западной идеи», соответственным образом характеризует и саму правительницу.

Софья познакомилась с Голицыным во время болезни Федора Алексеевича: он — его ближайший боярин, автор реформ и проектов, она — любимая сестра, нежно ухаживающая за братом. Правда, царевна была не просто «сестрой». Это была талантливая, честолюбивая молодая женщина, жаждавшая вырваться из «терема» и получить власть. Прекрасный оратор, тонкий политик и мужественный человек^[88]. Считается, что ее учителем был знаменитый белорусский полемист (тесно связанный с украинским духовным возрождением) Симеон Полоцкий, проповедовавший, между прочим, свободное положение женщины. Именно с его легкой руки при дворе Алексея Михайловича появились театр и другие «западные» новшества. Большинство историков, начиная с С. Соловьева, полагают неоспоримым факт любовной связи Голицына с царевной. Современники событий так и писали, что Голицын был «ее голантом» и что про это «все государство ведало»^[89]. На наш взгляд, сохранившиеся письма и роль всесильного фаворита, которую играл при дворе Софьи князь, не оставляют в этом сомнений^[90].