Читать книгу - "Ты следующий - Любомир Левчев"

В конце этой краткой службы, которую кто-то иронично прозвал «курортной», моя душа взволновалась, а нервы расстроились, как струны заброшенной гитары. У меня не было причин чувствовать себя хуже, чем остальные. Но у меня больше не осталось сил. И именно эта затаенная, необъяснимая слабость сводила меня с ума. Однако же последний день настал. Я сдал оружие и форму и вышел из казармы в гражданском, чтобы испить глоток свободы. Мы как раз чокались с другом на прощание, когда нас догнал солдат и сообщил: «Возвращайтесь в казарму! Приказ об увольнении отменен. На вокзале и шоссе дежурит патруль…»

Но мы решили рискнуть. Спрятались в старом сливовом саду и выждали, пока стемнеет. Тогда мы, как волки, прокрались в Троян. Нам повезло. На станции Красный Берег мы должны были пересесть на другой поезд. И мы купили арбуз. Он оказался желтым. Мы лежали, затаившись, в грязном привокзальном скверике. И ждали поезд на Софию. Плевались черными семечками. И пытались предугадать, что нас ждет впереди. Взошла луна. Такая же желтая. Но мне показалось, будто она похожа на раструб громкоговорителя, потому что откуда-то доносилась передача софийского радио. Это были последние известия:

«Националисты бросили бомбу в родной дом Мустафы Кемаля Ататюрка в Салониках. В ответ турки сожгли 73 церкви, 8 часовен, 3584 дома и 1954 магазина греков, армян и евреев в Стамбуле».

Новая волна насилия накрыла мир.

Мы лежали в траве, как будто нас уже убили. Мы не знали, что Томас Манн только что умер, вместо нас.

Не знали, что Владимир Набоков закончил «Лолиту». А Самюэль Беккет — «В ожидании Годо»…

Мы ждали поезд на Софию. И он появился — с огромным опозданием. Мы никогда не видели более набитого поезда. Окна грязных вагонов не открывались. Зажатый в коридоре, я чувствовал, что задыхаюсь. Клаустрофобия туманила мое сознание. Безысходность опустошала. Мне хотелось умереть. Но даже этого я сделать не мог.

Как только я сошел на софийском вокзале, биологический кошмар исчез, но вместо него в меня закралась некая звенящая пустота — некая холодная пустыня. Свобода. Радость моей матери. Чистая постель. Ничто не могло заставить меня прийти в себя.

Вместо сна под моими веками разгоралось зарево армейского плаца. Там вместе со всеми маршировал и я, теряясь в бесконечности строевой подготовки. Невыносимая жара. Пот стекает по шее и затекает в уши, а в душе — холод. Молоденькие офицерики говорят, что идут на собрание, и передают командование старшине. Кореец сияет от энтузиазма:

— Внимание! Отрабатываем церемониал. Ногу выше! Чеканим шаг, пока не загорятся подметки. Равнение направо! Все смотрят на меня! Я принимаю парад. Я и генерал, я и министр! Будете смотреть на меня и кричать «ура!».

И вот все мы — будущее Болгарии — носимся в торжественном марше по бесконечному плацу. Облака пыли вздымаются с сухой земли. Огненное небо трепещет над почерневшим от солнца Корейцем, который держит руку у козырька, салютуя, точно памятник верховному долгу. Я ясно вижу потные загорелые лица моих товарищей. Некоторые из них стали профессорами. Почти все стали какими-то начальниками. Вот маршируют несколько будущих министров. Еще несколько человек, и я в том числе, вошли в состав Центрального комитета партии. Одного из нас произвели в генералы Тайной службы. Он шпионил за теми, кто подался в диссиденты. А один из диссидентов стал президентом республики (конечно же Желю^[18])… Но тогда мы все маршировали в ногу, обуянные одним-единственным желанием — удовлетворить страстное желание Корейца.

Чтобы поиздеваться над нами, он передал командование одному косоглазому пареньку, полностью лишенному военной выправки. У него было прозвище — Галльский Петух, Шантеклер.

Страх внушает та рота, которая несется в неуправляемом марше. Ружья и штыки торчат так, словно мы друг дружку арестовали. Перед нами уже ограда из колючей проволоки. Галльский Петух дрожит, потому что не знает, какой приказ отдать. Он бегает, скулит, преграждает нам путь раскинутыми руками и кричит: «Остановитесь! — Проволока!» Но наша рота не останавливается. Она подминает командира под себя. Потом проходит сквозь колючую проволоку и идет вперед и вверх — к сияющим вершинам, к облакам, к небесному Марсову полю…

Я не спал три ночи, и мама так испугалась, что отвела меня к профессору — неврологу и психиатру, студенту и другу моего отца. Он принял нас любезно, но, услышав мою жалобу, которая состояла всего лишь из одного слова «бессонница», довольно грубо напустился на меня:

— Как это не можешь заснуть? Все спят, а он — нет!.. А известно ли тебе, какие страшные последствия влечет за собой отсутствие сна?!

И доктор, словно заправский садист, рассказал мне, что в античности и в Средние века использовали наказание «смерть от бессонницы». Шум, побои, пытки — все шло в ход до тех пор, пока человек наконец не терял способности заснуть и не умирал в ужасных мучениях.

Никакого лекарства, никакого успокоения не получил я от друга моего отца. Только нагоняй. Возмущенный подобным лечением до глубины души, я вышел из его кабинета. Пришел домой и заснул.

А в то же самое время где-то в мире впервые наблюдали летающие тарелки — к нам прибыли гости из Космоса! А может, это была наша жаждущая и просящая чудес, наша витающая в облаках «третья корейская» рота?