Читать книгу - "P.O.W. Люди войны - Андрей Цаплиенко"

Вы думаете, нежная, как рисовая бумага, японская поэзия о любви? В ее лаконизме есть что-то общее с полузабытым искусством «иаи-до» – умением одним движением выхватить меч из ножен и разрубить противника от плеча до пояса. Я читал сборник ирогами, средневековых поэтических импровизаций, когда она, сидя на смятой простыне, тихо сказала:

– Возьми меня с собой на войну.

– Что? – не расслышал я.

– Возьми меня с собой на войну, – повторила она, обхватив руками круглые свои колени.

В спальню сквозь давно немытые стекла едва пробивался рассвет. Он внимательно ощупывал мой рюкзак, стоявший возле двери. Черно-зеленый рюкзак был чем-то похож на старого солдата, который все время ждет приказа и поэтому спит в камуфляже. Я уже знал, что скоро скомандую «на плечо» и затяну лямки, чтобы не болтались.

– Зачем тебе это нужно? – спросил я ее.

– Мне нужно это видеть, – глотая слова, произнесла она.

– Что видеть?

– Это. Это.

Говорят, женщины более жестоки, чем мужчины. Думаю, что более любопытны.

– А ты не боишься? – задал ей я глупый вопрос, на который и сам вынужден был давать ответ слишком часто.

– Боюсь, – просто ответила она, – но мне надо это видеть.

Я ее взял с собой. Потому что с рассветом, между строчек ирогами, увидел тени другой войны. И другой женщины, которая была так похожа на нее, сидевшую, обняв колени, на моей смятой постели.

Япония, 1189 год

Она была уродиной. Ни у одной женщины не было такой большой груди, которая нависала над оби, словно двойная вершина горы Асахияма. К тому же она отличалась необыкновенно высоким ростом и большеносым лицом. Правда, Сюндзей, придворный поэт, говорил, что такие великаны живут где-то за морем, где по вечерам покрасневшее солнце упирается в край земли. Этому были и косвенные подтверждения. Конюх сегуна, Дзинтаки, говорил, что мать Нидзе подгуляла с каким-то странным купцом огромного роста и с рыжей бородой. А потом этого купца посадили на кол прямо возле пристани, сразу же после того, как тот ступил на берег острова с палубы своего неуклюжего корабля. Но Дзинтаки был известным сплетником, к тому же непонятно, как у рыжебородого здоровяка хватило времени, чтобы перед наказанием успеть насладиться прелестями красавицы Оно. В общем, Нидзе была уродиной, но это ей нисколько не мешало входить во дворец на холме тогда, когда она захочет, и покидать постель Минамото Еритомо тогда, когда ей вздумается.

Еритомо прощал ей все. Даже то, что в его опочивальне она никогда не снимала кимоно, так что могущественный сёгун ни разу не видел ее тела полностью. Она лишь иногда ослабляла оби, чтобы движения были свободнее, но снова затягивала широкий пояс, когда сегун издавал последний могучий крик перед сном. «Я знаю, как сделать, чтобы у любви не было продолжения», – говорила она всякий раз, когда ее служанка, упираясь коленом в спину госпожи, тянула пояс так, что у новой жизни, которая могла появиться в ней, просто не оставалось ни глотка воздуха. Служанка чем-то походила на свою госпожу. И хотя у нее не было таких широких глаз и большого носа, ростом она была не меньше тех чужестранцев, о которых говорил Сюндзей.

Эта самая служанка могла порассказать многое о своей хозяйке. Например, то, как она, переодевшись в кожаные доспехи, скакала весь день и всю ночь напролет к Нара, чтобы увидеть, как рыцари Минамото вгоняли свои мечи в рыцарей Тайра. А потом внимательно глядела на усталых воинов, мочившихся и испражнявшихся возле тел своих врагов, – не потому, что те хотели надругаться над врагом, просто у них не оставалось сил, чтобы покинуть поле битвы. Тогда Нидзе ходила по долине, переступая через кровь и грязь, и заглядывала в лица самураев, чтобы угадать, кто из них мертв, а кто просто спит под теплыми каплями дождя.

Она вообще была любопытна и любила опасные игры. Она с легкостью заводила романы с рыцарями и поэтами, чтобы после ночи, на рассвете, сыграть с ними в игру, выигрыш в которой был несравнимо выше, чем выигрыш в кости где-нибудь на постоялом дворе.

Однажды она написала своей рукой на рисовой бумаге ирогами и читала вслух первые три строчки стихотворения. Любовник должен был продолжить это стихотворение, и если его слова слишком уж отличались от тех, что уже были написаны на бумаге, то его голова катилась с плеч во влажный ров, окружавший замок. Это было одно и то же стихотворение, но ни один из тех, кому на одну ночь доставалось ее тело, не мог продлить свою жизнь хотя бы на день.