Читать книгу - "Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас"

Совершенно искренне готов использовать всякого — буквально всякого, кто ему покажется полезным и на том месте, которое он считает для него подходящим.

…Когда я подумаю, сколько труда нам [надо] было, чтобы заставить принять наше постановление 9-го марта, примирить с идеей федерализма, то меня невольно поражает та легкость, с которой Врангель был бы готов, если нужно, признать сейчас независимость любой национальности, войти в соглашение с Петлюрой и Махно, прислать своим представителем в Варшаву Савинкова и, как я сам был свидетелем, предложить на место управляющего прессой еврея Пасманика. Все это он делает без малейшего усилия над собой, с той простотой, с которой действуют убежденные люди. А у него это не столько убеждение, сколько военная привычка использовать сразу все возможности»^[423].

Между строк этого письма можно прочесть, почему Врангель не предложил Шульгину войти в его правительство. Тот был слишком принципиальным «антиукраинцем», что могло явно озлобить Петлюру и Махно.

Спустя три дня после встречи с Кривошеиным, у которого воевали четыре сына и двое из них погибли, Шульгин провожал Лялю в полк, на войну.

Он сидел с сыновьями на Приморском бульваре, что-то говорил, и дети что-то отвечали, смотрели на проходящих красивых женщин и мужчин в светлых одеждах с загорелыми лицами. Потом он напишет об этих минутах: «Все слабое вымерло в ужасах гражданской войны, остались самые сильные и выносливые».

Сыновья хмуро глядели на яркую толпу, она им не нравилась. Они не забыли гибели Василида, Ледяного похода, стесселиады, смерти товарищей, своих обмороженных ног, бегства от одесских чекистов. Через день-другой один из них снова будет воевать…

Их настроение передавалось отцу.

Да, нельзя предаваться неге. Там, за узким бутылочным горлышком Перекопа, не прекращается война Русской армии Врангеля с Красной армией.

Василий Витальевич и Димка попрощались с Лялей. Навсегда.

Теперь с ним остался пятнадцатилетний Дмитрий, который вскоре поступит в Морской кадетский корпус и пойдет своей непрямой дорогой. Екатерина Григорьевна находилась в Одессе, о ней ничего не было известно.

То, что произошло дальше, похоже на приключенческий роман. 42-летний Шульгин по собственной воле решил участвовать в безнадежном деле, из которого не должен был выйти живым. Может быть, у него был один шанс из ста, и то едва ли.

Как ни странно, у Василия Витальевича в Севастополе не нашлось никаких значительных дел. Газета? К журналистской работе его не тянуло, написал всего две статьи и больше не захотел. Вообще, здесь почти все газеты были левыми, как и городское самоуправление. Единственной качественной газетой была «Великая Россия». Прибывший в Севастополь старый товарищ Шульгина еще по Думе Никанор Васильевич Савич отмечал, что кадетская пресса «…десятками лет была в оппозиции и не могла сразу переменить свои привычки. Все время оттенялись лишь слабые места, лишь ошибки, только промахи»^[424].

К тому же Врангель упразднил деникинский малоэффективный ОСВАГ, а «все дела о печати» передал в ведение начальника гражданского управления: «Пусть судят власть по ее действиям». При этом пропаганду населения стали вести (неумело) штабные офицеры дивизий и корпусов.

Впрочем, всё решалось не в редакциях, а на полях Таврии и под Каховкой.

Шульгин продолжил попытки спасти Филиппа Могилянского и попросил Врангеля не расстреливать одного большевика, уличенного в шпионаже. От своего имени Василий Витальевич отправил радиограмму: «Через председателя Одесской Чрезвычайной Комиссии председателю Совнаркома Украины Раковскому.

„В Севастополе военным судом приговорен к смертной казни такой-то. Предлагаю обмен на арестованного Одесской Чрезвычайной Комиссией такого-то. В случае согласия об условиях телеграфировать туда-то. Подпись“».

Радиограмма была принята, и Шульгин с надеждой ждал ответа. Прошел день, другой, третий. Ответа все не было. («Потом напряжение стало спадать и, наконец, надежда погасла, Тогда я решил действовать другим путем…»)

Его решимость действовать напролом подстегнула встреча с Леной, женой Филиппа. Она добралась в Севастополь морем из Варны, нашла Василия Витальевича на пароходе «Рион», где ему была выделена каюта, и стала расспрашивать о муже. А что он мог сказать? («Всю ночь она билась у меня в руках… Ах, проклятый мир — ты слишком жесток…»)

На следующий день Шульгин и Владимир Лазаревский, тоже его племянник, перешли на другой пароход, который должен был идти на Тендру. С небольшими затруднениями (офицерам-пассажирам и Шульгину пришлось погрузить на борт дрова) дошли до острова.

На Тендре ждало новое приключение, определившее впоследствии всю жизнь нашего героя.

Сидя в уютном кожаном кресле в кают-компании крейсера «Корнилов», Шульгин сквозь раскрытые двери услышал, как один молоденький офицер рассказывал о двух задержанных большевистских разведчиках, которых здесь, на маяке, признали «шпионами и жидами»: «Разрешите доложить… Он уже сознался, что он жид… Я думаю, что его надо бы пороть до тех пор, пока он ее не выдаст. Она тоже шпионка — это ясно…»

Шульгин вышел на мостик. Вдоль борта крейсера медленно двигалась рыбацкая шаланда, на корме сидела загорелая молодая женщина в красной косынке — шпионка.

Шаланда пришвартовалась к небольшому пароходу «Скиф».

Шульгину стало любопытно. Во-первых, неужели это шпионка? Если да, то у нее можно выведать какие-нибудь сведения.

В его незамысловатом описании можно между строк уловить, что она ему понравилась.

«Она сидела за столом в маленькой кают-компании „Скифа“ и с аппетитом кушала жареного поросенка… Видно, голодная…

Я извинился и подошел к столу. Она встала, и так мы остались стоять… Это было молодое существо… сильно загорелое, с выразительными губами… еще жирными от поросенка…»

Определенно понравилась!

Она была напугана, глядела с надеждой и вдруг спросила: «Вы не редактор „Киевлянина“?»

И оказалось, что еще в 1917 году она с сестрой дарила ему букет, а эта ее сестра в Одессе (вдруг вспомнилось!) недавно помогла Шульгину в «азбучных» делах. Это была дочь генерал-майора Мария Седельникова.

В это время из Севастополя пришла радиограмма, подтвердившая «шпионство» Марии Седельниковой. Если бы не Шульгин, ее бы расстреляли. Спустя много лет она рассказала о своем белогвардейском прошлом Николаю Брауну, добровольному помощнику престарелого Шульгина, который передал ее историю так: «Мария Дмитриевна была пулеметчицей у Корнилова и Врангеля. Интересно, что когда она пришла записываться в Добрармию к генералу Алексееву, то спросила: „Из какого оружия можно больше убить большевиков?“ Ей ответили: „Девушка, вы так молоды! Идите домой! Это не то, чем вам надо заниматься в жизни“. — „Я хочу защищать Россию!“ И тогда, иронизируя, ей сказали: „Из пулемета, конечно“. Она поняла это буквально. Пулеметчицей Мария Дмитриевна прошла всю Гражданскую войну»^[425].