Читать книгу - "Стрельцов. Человек без локтей - Александр Нилин"

Те игроки, в чьих действиях главенствовала мысль, завязывающая многоходовую игру, попадали в «Торпедо» из других команд: Еськов из Ростова, Сахаров из Минска; сезон в команде провел в конце восьмидесятых Леонид Буряк… Из своих кровных выделю только двоих — может быть, ушибленный «Торпедо» шестидесятых, я и не по чину строг — Валерия Филатова и Сергея Шустикова. Насчет чистоты кровей Сергея все понятно — известно, чей он сын. А в биографии талантливого Филатова (он и в «Спартаке» поиграл у Бескова, а теперь президент «Локомотива») для себя выделю подробность, о многом говорящую. Своей неприкаянностью последних лет Валерий Иванович Воронин раздражающе озадачивал игроков позднейших призывов, тоже живших на Автозаводской улице. В его просьбах о спонсировании выпивки они торопились видеть человеческое падение. Никто из них не представлял, как широк, щедр бывал Воронин, за сколько сотен многолюдных ресторанных столов было им с купеческим удовольствием заплачено, как легко относился он к деньгам — и как вправе был он ждать такого же отношения если не ко всей жизни, то хотя бы к себе от молодежи, выступающей за клуб, во многом ему обязанный своей репутацией.

И лишь «Фил» видел в нем того, кого и полагалось видеть в футболисте Воронине, как бы ни накренилась его судьба.

Воронин зашел к Филатову — и не застал того дома, но жена предложила ему переодеться во все чистое, вынесла ему мужнин костюм. В этом костюме его и нашли возле Варшавских бань. Про костюм я узнал через много лет. А про то, что с Филатовым он отношения поддерживает и Валера-младший к бедственному положению Валерия-старшего не остается безразличным, слышал от самого Воронина. И рассказывал об этом Стрельцову, когда обсуждали мы воронинские дела, — и Эдик кивнул: «Фил» — игрок». Какая вроде бы связь между тем и этим? Но Эдуард ее находил…

46

Раиса не стала скрывать, что ей книга не понравилась. Слишком много Иванова. «У тебя все время: мы с Кузьмой». У меня…

Эдуард про содержание вообще ничего не говорил. Радовался, что книга теперь есть. В толстом глянцевом переплете. С портретом во всю обложку.

* * *

С портретом на обложку не обошлось без приключения. Снимок поручили фотографу издательства «Русский язык» — пожилому, культурному еврею, страшно далекому от футбола. Звали его Даниил Яковлевич Дон. Даниил Яковлевич попросил меня как специалиста поехать вместе с ним к Стрельцову.

Эдик сидел у телевизора в халате — любимой домашней одежде. Покорно надел свежую сорочку, пуловер, повязал галстук. Позировал не капризничая. Но фотографа что-то не устраивало, он оставался недоволен ракурсами. Стрельцову захотелось ему помочь — он вызвал меня на кухню и шепотом спросил: «Не налить ему грамм сто пятьдесят?» Дон в ужасе отказался. Эдик закурил — он тогда курил по две пачки в день, а то и больше, если, допустим, смотрел матч своих школьников (его невестка Марина, когда видит теперь по телевизору Романцева, вспоминает свекра Эдуарда Анатольевича). И Даниил Яковлевич удачно схватил момент стрельцовской улыбки, продолженной отнятой от губ сигареткой.

Я что-то не припомню рецензий на книгу, но реплики в печати на сигарету, как нечто недопустимое на обложке книги спортсмена, промелькнули. Мало того, что рассказ о жизни, по условиям издания, получился более чем адаптированным, Стрельцову и курить не полагалось…

Благодаря стрельцовской книжке и я — в первый и последний раз — испытал, что такое литературный успех. Мое участие в этой работе справедливо не афишировалось — маленьких буковок сообщения, в чьей литературной записи идет рассказ, было и не различить, но мне непрерывно звонили по телефону знакомые, малознакомые и совсем не знакомые, но решившие теперь завести со мной знакомство граждане с просьбой подарить им книжку: пятидесятитысячный тираж исчез с прилавков, по-моему, в первый же день продажи. Экземпляров восемьдесят или девяносто я раздарил — и все равно осталось немало обиженных на меня людей. В молодости — в сорок с лишним лет я считал себя по инерции молодым, как и сейчас, в шестьдесят, считаю — я был общительнее, коммуникабельнее, чем теперь. Но друзей у меня, как у Стрельцова, не было — во всяком случае, к тому времени я уже знал, что нет — приятелей с десяток набиралось, ну и десятка два-три хороших знакомых. Восьмидесяти экземпляров с лихвой должно было бы хватить. А вот не хватило…

Перед презентацией, как бы сегодня сказали, и в издательстве началась тревога, что экземпляров для дарения нет. Десять экземпляров я привез. С пачкой книг обещал приехать в «Советскую Россию» Эдик.

Организаторы презентации сомневались в ораторских возможностях Стрельцова, я большого общественного интереса не представлял — и для интеллектуального обеспечения мероприятия пригласили Андрея Петровича Старостина, который к тому же рецензировал нашу рукопись.

Однако Эдик успел приложиться к рюмке по дороге, прибыл в издательство с неаккуратно завернутым пакетом — часть экземпляров разбазарил, таксисту подарил и кому-то еще. Зато в артистичном красноречии Ираклию Андроникову почти не уступил. На долю Андрея Петровича выпала короткая реплика с места. Когда Эдуард разглагольствовал о том, что отрывать человека от футбола смертельно для этого человека, он обратился к Старостину за поддержкой: «Вот ты, Андрей Петрович, ведь умрешь, оторви тебя от футбола?» — «Я, Эдик, и так скоро умру, оставь меня в покое», — отозвался Андрей Петрович.

Редакцией поэзии в «Советской России» заведовал Феликс Чуев. Даже в партийном издательстве он считался чересчур ортодоксальным со своим неизбывным сталинизмом. Чуев преподнес Стрельцову книжку своих стихов с надписью: «Великому футболисту великой страны!» и альбомчик, куда вклеивал вырезки газетных статей, относящихся к Эдуарду. Я жалею, что не взял тогда альбомчик себе — пригодился бы для будущей работы. А то Стрельцов вряд ли довез его до дому. Подозреваю, что остались эти вырезки забытыми на подоконнике крошечного кафе-кондитерской неподалеку от ГУМа и сапожной будки, где теперь торгует шнурками и ваксой Зулейка.

Мы звали Андрея Петровича пойти с нами — отметить книжку. Но Старостин торопился в Малый театр — на семидесятилетие Евгения Весника…

Но мы и без Старостина справились — выпили две бутылки «Петровской». А на утро Эдик улетел в Адлер — на торпедовский предсезонный сбор. Он там должен был пройти практику в качестве слушателя Высшей школы тренеров.

47

Поступление Стрельцова в школу тренеров никакой необходимостью вызвано не было. И сам он об этом уж точно не хлопотал. Но представилась возможность — почему бы чуточку и не разнообразить свою жизнь?

Окружающие отнеслись к затее учебы на тренера иронически-сочувственно. Хорошая стипендия никому не мешала, а что там дальше будет — посмотрим. Воронин, никогда никому на моей памяти не завидовавший, не счел нужным от меня скрывать, что затею с учебой Эдика считает зряшной, но и не говорил прямо, что лучше было отдать место слушателя ему — на тот момент Стрельцов скорее выглядел положительным героем, чем он. Незадолго до начала занятий в школе тренеров я приходил к Эдуарду в его торпедовский класс: он то ли последний урок давал, то ли бумажки какие-то подписывал, а еще его в машине люди дожидались, приглашавшие подняться наверх (стадион же в низине), в шашлычную. Куда, разумеется, и поднялись. Эдик перед уходом искал в раздевалке свою вязаную шапочку — и найти не мог. А кто-то из детских тренеров, которым никакая ВШТ не светила, сказал: «Да зачем она тебе? В шляпе будешь на занятия ходить!»