Читать книгу - "Император Наполеон - Николай Троицкий"

Это был самый критический момент за все время исторического рейса флотилии Наполеона от Эльбы до Франции. Он мог стать еще более критическим, если бы не вмешалась та, кого Наполеон в шутку называл своей любовницей (ее и власть!), - фортуна. Дело в том, что Нейл Кемпбелл возвращался на Эльбу не 28-го, как он предполагал заранее, а 27 февраля. Но его фрегат «Партридж» из-за безветрия простоял несколько часов перед островом. Тогда-то солнце, поднимавшееся над горизонтом, помешало английским морякам заметить проскользнувшую мимо них вдалеке флотилию Наполеона. Когда же «Партридж» вошел в гавань Портоферрайо, Кемпбелл сразу к ужасу своему сразу понял, что произошло: брига «Непостоянный» в порту не оказалось, а у Морских ворот дежурили вместо наполеоновских гренадеров солдаты местной Национальной гвардии. Кемпбелл начал было расспрашивать Летицию и Полину, но обе женщины в один голос заявили, что они ничего не знают, кроме того что Наполеон зачем-то «отправился к берегам Африки». Кемпбелл в байку об Африке не поверил и пустился в погоню за беглецами к берегам Франции, но догнать их уже не смог^[1518].

О том, как флотилия Наполеона прошла последние два дня своего пути с Эльбы, подробно рассказано в воспоминаниях очевидцев - камердинера Л. - Ж. Маршана и полковника П. Жермановского. Только на рассвете 28 февраля, когда вдали обрисовалось побережье Прованса, «ворчуны» императора стали соображать, что они плывут напрямик во Францию. «До той минуты, - свидетельствовал Жермановский, - почти все, кто находился на судах флотилии, думали, что они держат курс на Неаполь (чтобы там соединиться с Мюратом. - Н. Т.). Солдаты много раз спрашивали об этом офицеров, а те сами задавали вопросы императору, который в ответ упорно молчал. Теперь он сказал с улыбкой: “Мы держим курс на Францию!”»^[1519].

Тем же утром, 28 февраля, Наполеон продиктовал в своей каюте «двум - трем адъютантам» воззвания «К французскому народу» и «К армии», которые он датировал 1 марта. Их полный текст воспроизведен в мемуарах Маршана. Цитирую оба воззвания с некоторыми сокращениями.

Текст воззвания «К французскому народу» гласил: «Французы! Дезертирство герцога Кастильоне (Ожеро) уступило Лион нашим врагам. Армия, которую я вверил ему, была в состоянии разгромить австрийские корпуса, противостоявшие ей, и обрушиться на тыл армии союзников, угрожавшей Парижу. Победы при Шампобере, Монмирайле, Шато - Тьерри, Вошане, Мормане, Монтеро, Краоне, Реймсе, Арси - сюр - Об и Сен - Дизье; восстания отважных крестьян в Лорьяне, Шампани, Эльзасе, Франш - Конте и Бургундии; позиция, которую я занял в тылу вражеской армии, отрезав ее от резервов и складов, - все это поставило наших врагов в отчаянное положение. Никогда французы не были так близки к тому, чтобы стать столь могущественными, а их внешние враги - беспомощными; они нашли бы свою гибель <...>, если бы не измена герцога Рагузского (Мармона) <...>. Неожиданные поступки этих двух герцогов, которые предали свою родину и своего императора, изменили исход войны.

<...>. Монарх, который теперь правит вами, уселся на мой трон благодаря тем же армиям, что так разорили нашу землю. Он будет стремиться укрепить свое положение с помощью и ради прав феодалов <...>. Французы! В изгнании услышал я ваши жалобы и ваши желания. Вы требуете правительство по собственному выбору - только такое и является законным <...>. Я прибыл к вам, чтобы снова овладеть своими правами, которые вместе с тем - и ваши права»^[1520].

Второе воззвание («К армии»), естественно, перекликалось с первым: «Солдаты! Мы остались непобежденными. Двое людей из наших рядов предали нашу славу, свою страну, своего монарха и благодетеля. <...>. Ваши земли, ваше положение, ваша слава и слава ваших детей теперь не имеют больших врагов, чем эти коронованные особы, навязанные нам иностранными державами <...>. Я с вами! Приходите и становитесь под знамена вашего вождя. Его жизнь неразрывно связана с вашей; его права суть права народа и ваши; его интересы, честь и слава - это ваши интересы, честь и слава!»^[1521]

Читатель видит, как подчеркнута в обоих воззваниях главная мысль: мы не побеждены, нас предали, а «коронованные особы», которых внешние враги посадили нам на шею, стремятся вернуть Францию в феодальное прошлое. Наполеон знал, что именно эти слова французский народ поймет и воспримет с готовностью восстать против Бурбонов и принять его, императора, как своего избавителя и от внутренних и от внешних врагов.

Когда текст обоих воззваний был готов, Наполеон приказал зачитать их во всеуслышание на верхней палубе своего брига. Все, кто был на судне, бурно приветствовали самого императора и все им сказанное. «Хорошо, - похвалил он их. - Теперь надо изготовить побольше копий». П. Жермановский вспоминал, что «после этого все солдаты и матросы, умевшие писать, разлеглись на палубе. Им раздали бумагу, и они вскоре представили копии в количестве, достаточном для того, чтобы распространить их в момент высадки»^[1522].

Вообще весь день 28 февраля до позднего вечера «офицеры, солдаты и матросы непрерывно толпились вокруг Наполеона, который мало спал и почти безотлучно находился на палубе. Они лежали, сидели, стояли, непринужденно расхаживали вокруг него, стремясь поговорить с ним; они забрасывали его вопросами, на которые он отвечал, не высказывая ни малейшего раздражения, хотя некоторые из этих вопросов были в достаточной мере нескромными. Они хотели знать его мнение о многих значительных лицах, еще живых, о королях, маршалах, министрах прошлых лет»^[1523]. Наполеон был с ними прост и откровенен: он умел и удовлетворить их любопытство к конкретным лицам или фактическим деталям, и объяснить им ключевые положения своей военной или политической доктрины. Так, он всерьез заговорил с ними о смысле и особенностях понимания воинской повинности: «Придет время, когда девушки будут отвергать мужчину, который не выполнил долг по отношению к своей родине. Воинская повинность достигнет своего пика, когда она не будет считаться обязанностью, а станет делом чести, когда призывнику будут завидовать все без исключения; именно тогда нация станет великой, достойной славы и сильной»^[1524]. А вот как - скорее с грустной, чем с веселой улыбкой, - представил он солдатам и матросам своих генералов: «Среди них нет ни одного, возможности которого я не знал бы досконально; у некоторых из них потенциал доходит до пояса (император при этом указал на свой пояс), у других доходит до плеч, но тех, у кого он выше, крайне мало»^[1525].