Читать книгу - "Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин"

Эти повсеместно распространенные представления создают особую проблему для археологии погребального обряда. Археологи часто фиксируют перекопы и нарушение целостности костяков, которое обычно относят за счет грабителей (ограбление могил — широко распространенное занятие, которое запрещалось специальными церковными постановлениями^[219]). Однако сохранность инвентаря многих потревоженных погребений заставляет предполагать, что речь идет о ритуалах обезвреживания покойника.

В. С. Флёров проследил эти обычаи («постпогребальные обряды») на широких пространствах и многочисленных памятниках от Центрального Предкавказья до лесной зоны Восточной Европы в железном веке и в средневековье, включая древнерусский могильник г. Желни^[220]. Яркие примеры подобных обычаев на западе Европы дали недавние исследования в упомянутом некрополе Саттон Ху: в восточной части кладбища рядом с большими «королевскими» курганами обнаружены 23 безынвентарные могилы с ингумациями, лишенные надгробных памятников. В четырех случаях покойники были связаны, в трех случаях — имели переломанные шейные позвонки; двое были похоронены лицом вниз. Неясно, были ли это следы жертвоприношения или казни (ср.: Ellis Davidson 1992. С. 331–340; Carver 1992. С. 353).

Более «ритуализованным», чем разрушение скелета, способом расправы с вредоносным покойником можно считать распространенный у восточных славян (и других народов Европы) с древнерусской эпохи до «этнографической современности» обычай втыкать в погребение железные предметы — оружие и орудия. Более существенны для нашей проблематики свидетельства «вторичного» почитания останков, которые фиксируются на массовом материале кремаций, когда кальцинированные кости собирались с погребального костра, обмывались и помещались в урну. Прослежены и случаи, когда они размещались в горшке-урне в анатомическом порядке — снизу кости ног, наверху — кости черепа.

Хронологически существенны для данной работы случаи, относящиеся к эпохе христианизации Руси, зафиксированные в некрополях Х в. в Киеве и Гнёздове (см. главу IX.1). Истоки этого обычая, как и предполагали исследователи обряда «вторичного погребения», уходят в древность, не только в праславянскую (Толстая 1998. С. 122), но и в «древнеевропейскую» эпоху культурной общности праславян и прагерманцев — время сложения культуры полей погребальных урн, когда самим сосудам придавали форму человеческого тела (снабжали кремированного покойника новым телом) или жилища — так называемые домковые урны (см. главу IX.1).

На этом тысячелетнем историческом фоне эксперименты с «вторичным погребением» в эпоху христианизации представляются естественными — их устойчивость могла вызвать протест против пережитков «язычества» у позднейших канонистов, но не у первых принявших крещение правителей.

Христианизация как Северной, так и Восточной Европы проводилась государственными властями, которые опирались на вооруженную силу — дружину, выполнявшую и функции администрации. Для начальной стадии этого процесса, во второй половине Х — первой половине XI вв. характерны были эксперименты с использованием оригинальных и завезенных христианских символов (монет, крестов, вырезанных из дирхемов или сделанных из крестовидных предметов — балтских булавок, возможно, фризских кувшинов с крестами, обнаруженных в языческих некрополях Ладоги и Скандинавии — ср.: Плохов, Кулакова 2010; Staecker 2003) в контексте традиционного обряда и убора. При этом и сам убор (ожерелья, включавшие кресты-подвески) и даже вооружение в контексте погребального обряда (Подгорцы) лишались традиционной языческой семантики — выступали как символы социального статуса (власти — ср.: Гири 1999)^[221]. Тем же статусом стали наделяться в христианскую эпоху и дружинные камерные гробницы, не случайно Десятинная церковь в Киеве была возведена над одной из таких гробниц (Михайлов 2004).

Начало русской истории неразрывно связано с возведением курганов первых князей (см. об Аскольдовой и Дировой могилах в главе VIII.1); их имена сохранялись в коллективной памяти, что отличало культ князей от анонимного культа предков (ср. их общее наименование «деды» в восточнославянской традиции — СД, т. 2. С. 43–45). Патронимические наименования племен, даже тогда, когда летопись именовала прародителей, как Радима и Вятко у радимичей и вятичей, или упоминала урочища вроде «Киева перевоза», Хоривицы и Щекавицы, не были связаны с реальной генеалогией — культурные герои вроде Вятко оставались в доисторическом прошлом, Кий не оставил династии «Киевичей».

Родоплеменной культ предков оттеснялся на уровень «семейных обрядов» со становлением государственности (см. гипотезу о снивелированных сопках в главе IX), кардинальные перемены произошли с официальным крещением Руси и в погребальной обрядности: «языческая» кремация повсюду, включая деревню (см. Макаров 2007. С. 317; Макаров 2008), сменяется ингумацией, костяки размещают на «дневной» поверхности под курганом головой на запад в соответствии с христианскими эсхатологическими представлениями^[222].