Читать книгу - "Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - Алексей Юрчак"

Центральный Комитет КПСС, Верховный Совет СССР, Советское правительство с глубоким прискорбием сообщают, что 30 июня 1980 года в городе Москва на 40-м году жизни проживает Пригов Дмитрий Александрович.

Тексты «Некрологов» построены как имитация формы авторитетного высказывания, с ее одновременной деконтекстуализациеи путем введения в текст несоответствий на уровне референции, жанра, темпоральности и так далее — советский дискурс о «великой русской литературе» сочетается с советским партийным языком, XIX век сочетается с поздним социализмом, классики литературы сочетаются с партийным руководством, официальная скорбь по поводу смерти связана с «проживанием» Пригова в Москве. В рамках авторитетного текста здесь осуществляется смешение политических систем и речевых жанров. Возникает несоответствие на уровне истории, смысла, субъектности. Сообщая о смерти «товарища Пушкина», ЦК КПСС перечисляет его черты поэта, используя как штампы авторитетного дискурса («на всех постах, куда его посылали, он проявлял беззаветную преданность порученному делу, воинскую отвагу и героизм, высокие качества патриота, гражданина…»), так и прямую им противоположность («гуляка, балагур, бабник и охальник»). Эти тексты являются критикой авторитетного языка, которая производится не извне этого дискурса, а изнутри, путем его имитации. Таким образом вскрывается его парадоксальное внутреннее устройство — например, тот факт, что буквальный смысл высказывания в нем гораздо менее важен, чем неизменность и повторяемость его авторитетной формы.

Таким образом, работа этих текстов заключается не в прямом, внешнем коментарии по поводу парадоксальной природы закостенелого идеологического слова, а в хирургическом вскрытии этой внутренней природы слова изнутри. Этим подходом метод Пригова напоминает эксперименты некрореалистов. Но еще важнее другая параллель. Вспомним, что в тот период, в начале 1980-х, некрореалисты еще не думали о своих «экспериментах» как о художественных акциях. Их эксперименты были скорее реакцией на смысловую и идеологическую парадоксальность советской системы, частью которой были участники группы. Они являлись попыткой спровоцировать такие ситуации, которые бы позволили взглянуть изнутри на принцип функционирования авторитетного дискурса системы — принцип перформативного сдвига, который всеми и повсюду использовался, но никем публично не анализировался. И хотя тексты Пригова, в отличие от экспериментов некрореалистов, были с самого начала художественной практикой (он сам в те годы думал о своих текстах именно так), их необычная стилистика — как и весь художественный подход Пригова — возникли, безусловно, спонтанно. Как и в случае с экспериментами некрореалистов, они были реакцией на внутренние парадоксы советской системы позднего периода. То есть тексты «некрологов» можно рассматривать как симптом определенных изменений в системе (таких, как нарастающий перформативный сдвиг всех ее идеологических высказываний). Поэтому следует ожидать, что аналогичная реакция появилась в тот период и в нехудожественных средах, среди обычных советских граждан, которые художниками и литераторами себя не ощущали и впоследствии ими не стали. Действительно, мы находим множество текстов, которые были написаны в те годы обычными советскими гражданами в режиме иронии вненаходимости и удивительно напоминали приговские тексты по своей структурной иронии и смысловой организации.