Читать книгу - "Святая Русь - Дмитрий Балашов"

А Наталья Никитишна, проводивши сына (долго стояла на крыльце, глядя Ивану вслед), поворотилась и тяжелыми шагами, словно бы одряхлев, воротилась в терем. Села. Глаза подняв, негромко повелела девке, взятой из деревни, позвать холопку-мордвинку пред очи свои. Знала, что сейчас разобьет сердце девичье, а – нельзя было иначе никак! И когда та вступила в горницу, едва прибранная, со следами Ивановых поцелуев на лице, Наталья долго-долго смотрела на девушку, смотрела и медлила заговорить, пока та, наконец, сама не пала ей, винясь, в ноги. Слов было сказано мало и усталою до смертной истомы госпожою и заплаканной девушкой, которая сейчас прощалась с самым дорогим для себя на свете.

– Не женится он на тебе! – уговаривала Наталья. – Невместно ему! Ну, а жену приведет? И ты как? Ты и меня пойми! Я – мать! Бог даст, найдешь себе ровню, дети пойдут… Своих обрящешь! Вольную тебе даю и серебра в приданое, со знакомым купцом из Коломны отправлю! До Казани тебя довезет.

Али воли не хочешь?

Та отчаянно, молча, отрицая, затрясла головою. Пробормотала:

– На дворе буду… Хошь свиней, хошь курей пасти… Глянуть бы только разок на него…

– Глянуть мало! А воля – всего дороже! Любовь пройдет! Проходит – и не воспомнишь потом! Я вот первого мужика своего и ребенка того, покойного, мало и помню! Дети пойдут, и успокоишь сердце! А воля – она завсегда с тобою! По гроб! Дороже воли ничего нет на земле! Затем и воюют, и бьются друг с другом… И роботят друг дружку с того же! Над кем иным жажда волю свою показать!

Седь-ко рядом со мною! Вот так! Посумерничаем вместях. Пойми, не со зла я, не со спеси боярской, а – сам не захочет! Стыдиться начнет, приятели-боярчата осудят, жены ихние не примут тебя, на каждом празднестве плакать придет. Станет наш Ванята пропадать на стороне, хмельной приходить, учнет галиться да диковать над тобою. Еще того больней, что и дите не залюбит, поди… Того хочешь? Так уж Господь установил: в своем кругу, в своем племени надобно и супруга себе искать! Там, по крайности, будешь хотя знать, чего и сожидать от ево…

– Я ить к вашему дому привыкла, боярыня! – шепчет девушка.

Наталья обнимает вздрагивающие плечи, прижимает ее к себе и – молчит.

Что говорить? Все сказано уже. Ивана, коли оставить ее в дому, на вожжах не удержишь, а и семьи путевой не станет у него с холопкою! Это сейчас – вынь да положь! А сам нравный! В Никиту весь! Ему и сряду и коня подавай, как у больших бояр. Не окороти нынче – сам матери пенять опосле учнет. Не воспретила, мол… И краснеть станет за жену. Тут не обманывала ни себя, ни ее. Поцеловала девушку, подтолкнула легонько.

– Иди спи! Утро вечера мудренее! – А сама строго свела брови, выпрямилась. На Масляной Ивана надобно беспременно женить! И то припозднилась уже!

И строга была назавтра, когда собирала вчерашнюю холопку свою. Не давала ни себе, ни ей ослабы. Хотя от молчаливого горя девушки порой заходилось сердце. И уже когда отвезла, когда уговорила торгового гостя довезти девку невережоной до ее родных палестин, когда на прощанье купила той плат тафтяной, травами писанный, и целое лукошко в дорогу заедок, орехов в меду и печатных пряников, и когда расцеловала на прощание, ощутив соленую влагу слез и смутно помыслив о себе, то ли она делает, что надобно (Ох, то, именно то!), и когда отвалила от причала, круша ледяные забереги, объемистая купеческая мокшана, и когда проводила глазами бегущую по синей холодной воде речную посудину под пестрым ордынским парусом, когда уже ехала назад в старом своем возке, что жалобно стонал и скрипел на всех выбоинах и ухабах подмерзающей дороги, сидя одна внутри, среди кулей и кадушек накупленной на рынке по случаю лопоти, снеди и справы, потребной в хозяйстве, ощутивши уже в пути горькое холодное одиночество, тоску по этой молодой и еще такой глупой и такой доверчиво-горячей жизни, представив, вняв, как будет говорить с сыном, когда тот воротит, сияющий, в Островое и будет жадно искать взглядом впервые, быть может, не ее, не матерь свою, а эту мордовскую девушку и не найдет, не обрящет, и что будет говорить он, и что скажет ему она (подумалось даже: не возненавидит ли он тогда свою старую матерь?) – и заплакала. Холодными безнадежными слезами старой женщины, счастье которой, всякое, уже назади и невозвратимо!

Дома показалось отвычно тихо. Теперь можно было признаться себе, что уже давно беспокоилась, замечая горячечные взгляды девушки, а когда и Иван потянулся к ней…

Она все не находила места себе. Выходила на крыльцо. Поля были голы.

Затвердевшую землю укрыло белою порошей, но дороги еще не установились, еще не пошли обозы, не двинулись крестьянские возы с дровами и сеном…

Тишина! Редко где взоржет конь или корова замычит. А ей бы сейчас – трудов без перестани, лишь бы не думать ни о чем!

Возвращения сына из Москвы ждала с замиранием сердечным. Минуло Рождество. Приходили дети со звездой. Наталья одаривала всех заедками.

Приходили славщики. Иван воротился хмельной, веселый. Сказывая, беспокойно и жадно кидал глазом, ждал, что войдет. Подойдя к поставцу и не оборачиваясь, Наталья сказала ровным бесцветным голосом:

– Отправила я ее. На родину. Вольную дала. И не ищи боле! Не ровня она тебе. А в холопках держать с дитем… – Обернулась. Сын сидел каменный, утупя очи в столешню.

– Жениться тебе нать! – сказала твердо. – Чести рода не уронить!

Иван плакал, трясся, положивши голову на стол. Подошла, легко провела по волосам. Дернулся. (Ждала, прогонит! Нет, стерпел!) – Приятелей вспомни! Офоносовых! Да узнали б, што мордвинку-холопку взял за себя, проходу б не дали! А на двори держать при живой жене – и грех, и стыд! Понимать должон!

Иван поднял из скрещенных рук жалкое сморщенное лицо:

– Зачем… Зачем… Почто… Хошь проститься напоследях… – Не кончил, пал снова лицом вниз.

– Муки не хотела лишней. Обоим вам. Простились хорошо. Не сумуй. Бог даст, и мужа найдет по себе, доброго!

– Не хочу! – бормотал Иван. – Не хочу боярином…

Мать молчала, гладила по волосам, возразила, наконец, строго:

– Хочешь! Не хотел бы, дак, как Лутоня, ноне землю пахал!

– В монастырь уйду! – сказал Иван грубым голосом.

Мать промолчала. Подумалось: «Куды тебе в монастырь?!» Сидела молча, ждала, когда перегорюет. Он говорил что-то еще, упрекал, грубил. Молчала.

– Мамо! – вопросил, наконец. – Я очень плохой, да?

– Ты воин! И батько твой был нравный, поперечный был! А выбрал все же меня!

– Я понимаю, я все понимаю, мамо! А только… – Он опять зарыдал – горько, по-детски.

«Отойдет!» – подумала Наталья. Сама достала из поставца глиняный жбан, налила полную чару меду:

– «Выпей!» Иван глянул на матерь недоуменно. Зарозовев, принял и опружил чару. Наталья света не зажигала.