Читать книгу - "Блаватская - Александр Сенкевич"

Соловьев был наслышан об авторе очерков от своей золовки, младшей сестры его жены, Юлианы Глинки, которая проживала в Париже и водила дружбу со знаменитой русской теософкой. Вот что пишет об этой даме Норман Кон: «Юлиана Дмитриевна Глинка (1844–1918) была дочерью русского дипломата, который завершил свою карьеру, будучи послом в Лиссабоне. Сама она была фрейлиной императрицы Марии Федоровны, принадлежа к высшему свету, прожила большую часть жизни в Петербурге, вращалась в кругу спиритов, группировавшихся вокруг мадам Блаватской, и растратила все свое состояние, оказывая им материальную поддержку. Но существовала и другая, тайная сторона ее жизни. Находясь в Париже в 1881–1882 годах, она принимала участие в той игре, которую впоследствии так блистательно вел Рачковский, возглавлявший зарубежное отделение царской охранки в Париже, — выслеживание русских террористов в изгнании и выдача их местным властям. Генерал Оржевский, который был заметной фигурой в тайной полиции и потом стал заместителем министра внутренних дел, знал Юлиану с детства. Но на самом деле она мало подходила для подобной работы, постоянно враждовала с русским послом и наконец была разоблачена левой газетой „Le Radical“»^[427].

Вне всякого сомнения, Юлиана Глинка представила Соловьева Блаватской с наилучшей стороны, и та, с присущим ей радушием, приняла его в особняке на рю Нотр-Дам де Шан. С первых минут знакомства Блаватская и Соловьев произвели друг на друга самое благоприятное впечатление.

Оказалось, что их в равной степени интересуют египетские тайны, та доисторическая мудрость человечества, суть которой унаследовали, как полагала Блаватская, иерофанты — так называла она не старших пожизненных жрецов при элевзинских таинствах в честь Деметры, богини земледелия, брака и семейной жизни в Древней Греции, а древнеегипетских жрецов высшей лиги при мистериях в честь Тота, или Гермеса.

Соловьев на протяжении полутора месяцев ежедневно общался с Блаватской. Ее оккультно-теософские рассуждения совпадали с его тогдашними умонастроениями. В большей степени он интересовался не теософской теорией, в которой он мало разбирался по причине незнания английского языка, а всякого рода чудесами, феноменами, которые производила Блаватская. В самом деле, единственной, с чем из ее теософских трудов он ознакомился, была «Изида без покрова» на французском языке, которую сама Елена Петровна охарактеризовала как произведение неудовлетворительное, сбивчиво и неясно написанное. Общение с Блаватской развивалось для Соловьева как приятное и праздное времяпрепровождение по той, вероятно, причине, что не требовало от него особенного духовного и умственного напряжения и сосредоточенности. Однако эту безмятежность вдруг омрачила сплетня, которую привезла в Париж из России фрейлина императрицы Ольга Смирнова.

Ольга Смирнова заявила, что тифлисский полицейский суд якобы обвинил Блаватскую в воровстве, обмане и мошенничестве^[428]. Разумеется, ни Соловьев, ни Глинка не поверили этим нелепым наветам, они потребовали убедительных доказательств.

Ничего определенного Блаватской предъявлено не было. Мало ли что говорят о людях, которых не так-то просто, если вообще возможно, подводить под один ранжир! Глинка, не скрывая обожания и преданности своему кумиру, самоотверженно ринулась в бой, ни на минуту не сомневаясь в оккультном даре Блаватской. Она желала провести собственное расследование, уличить недоброжелателей Блаватской в подтасовке фактов и тем самым спасти ее репутацию. Глинка немедленно написала в Тифлис князю Дондукову-Корсакову Она просила его разобраться в том, что за дело рассматривалось в связи с Блаватской в тифлисском суде, и по мере возможности выслать в Париж официальное обвинение, если таковое вообще имеется^[429]. Глинке был нужен подлинный документ, а не его приблизительный пересказ, расцвеченный буйной фантазией Ольги Смирновой, старой девы с невротическим характером и галлюцинаторным воображением. Уж Глинке, как, может быть, никому другому из круга Блаватской, было хорошо известно, как и зачем создаются порочащие человека (или даже целый народ) легенды, обильно сдобренные злобой и завистью к чужим талантам. Одновременно, не дожидаясь ответа от князя, Глинка обратилась к Ольге Смирновой с просьбой представить в ее распоряжение бумаги, содержащие компромат на Блаватскую. До этого события почти все русские в Париже и Ницце, казалось, относились к ее духовной наставнице с нескрываемым восхищением и доброжелательством. Естественно, Смирнова не заставила себя долго ждать и выложила перед Глинкой все, что имела против Блаватской. Это было настоящее досье, собранное на русскую жрицу Изиды с необыкновенным тщанием и с единственной целью — во что бы то ни стало ее очернить. В досье содержались сведения о девических проделках Блаватской, ее ясновидении и лунатизме, которые перемежались с обвинениями в воровстве и мошенничестве. Ольга Смирнова представляла Блаватскую распутной женщиной, среди любовников которой были и князь Семен Воронцов, и князь Дондуков-Корсаков, и Эмилий Витгенштейн, и барон Мейендорф. Она заявляла, что Блаватская зашла так далеко, что в период своей связи с князем Семеном Воронцовым попыталась завладеть значительными денежными суммами, причем это были не только деньги ее любовников, но и совершенно посторонних людей. Кроме этих преступлений Блаватская, как утверждала Смирнова, связалась с самым дном тифлисского общества, занималась распутством, пьянством и совращением молодых девушек, которых зазывала в гаремы. Ольга Смирнова сочинила целую криминальную историю о побеге Блаватской от правосудия в Одессу, а затем за границу. Это была, по словам Блаватской, торжествующая низость^[430].

Блаватская обратилась с письмом к князю Дондукову-Корсакову. В нем она, в частности, писала:

«До сих пор на меня клеветали, меня поносили и делали героиней всевозможных сплетен, главным образом, англичане, американцы и другие благородные иностранцы, которые, зная обо мне совсем немного, подменяли истину более-менее абсурдными вымыслами. Я оставляю их в покое, потому что, подозревая во мне русского шпиона в Индии, они непременно добавляли к этому вопрос о любовниках, которые, несомненно, должны присутствовать в жизни г-жи Блаватской, как и другие свойственные людям ошибки, которые Вы так остроумно называете „удовольствиями Вашего возраста и Вашего пола“. Пусть об этом узнает весь мир: никогда я не достигала в этом отношении уровня некоторых дам из высшего света, которые хорошо известны и мне, и Вам. Но все это не более чем деталь и, в конечном итоге, просто дело вкуса. Но вот появилась новая и гораздо более злостная клевета, причем исходила она от русской! Мне кажется, она сделала это из зависти к моей нынешней репутации и к тому вниманию, которое привлечено сейчас к Теософическому обществу со стороны французских и английских газет, а также к тем полным лести статьям, которые были посвящены моей скромной персоне»^[431].