Читать книгу - "Нюрнбергский процесс глазами психолога - Густав Марк Гилберт"

Франк согласился с Зейсс-Инквартом, однако исторические корни решил представить несколько иначе.

— Да, да, пасторы еще со времен инквизиции в принципе были настроены против евреев. Ха-ха-ха! Они из-за своей религиозной нетерпимости подвергали пыткам людей по всей Европе, позже дошло и до сожжения ведьм на кострах.

Розенберг, воодушевленный утверждением Франка о том, что инквизиция представляла собой позорную главу в истории католической церкви, ввернул свое:

— Да, и подобное творилось на протяжении четырех или даже пяти веков! Разве можно назвать это спонтанным взрывом эмоций?

Слегка опомнившись, Франк продолжал:

— Предшественники тех, кто организовывал и руководил Освенцимом, орудовали в камерах пыток инквизиции. Это действительно был черный период нашей истории!

Фрик и Розенберг были уверены, что Гитлер в сравнении с палачами инквизиции был просто агнцем. Франк с этим не согласился, но оспаривал их утверждение без особого рвения:

— Нет, агнцем он, конечно, не был! И все же был воистину ад! Ха-ха-ха! Видите, профессор, человечество испокон веку пребывало в кошмаре! Бестия, что внутри человека, время от времени вылезает из него наружу.

Розенберг и Кальтенбруннер упивались перечислением подробностей методов пыточных дел мастеров периода инквизиции, о деяниях и авантюрах Торквемады и т. д. Чтобы придать всей картине оттенок достоверности, Франк заострил внимание на том, что именно непревзойденные в своем религиозном фанатизме протестантские правители северной Германии положили начало процессам о ведовстве и кострам. Судя по всему, интерес Франка, как адвоката, имел чисто профессиональную подоплеку.

— Мне приходилось держать в руках некоторые протоколы подобных процессов XV–XVI веков. Они там вполне серьезно расспрашивали старух, как часто тем случалось вступать в половую связь с дьяволом! Ответы в точности заносились в протокол, йотом их пытали, чтобы они рассказали побольше. Ха-ха! Вот уж гротескная картина!

Обеденный перерыв. Во время обеда в отсеке для пожилых обвиняемых продолжилась дискуссия об отношении католической церкви к антисемитизму, однако Папен высказался в более христианском духе:

— О том, как католическая церковь относится к антисемитизму, известно всем, — сказал он, обращаясь ко мне и Шахту. — Суть в том, что все люди равны перед Богом и что расистские предубеждения средствами оценки служить не могут.

Папен предположил, что вначале Гитлер, признавая Германию христианской страной, признавал и это. Однако впоследствии выяснилось, что Гитлер был лжецом, патологическим лжецом.

Шахт был убежден, что Гитлер был лжецом изначально, но вот как лжеца патологического разоблачить его было крайне непросто — он всех одурачивал.

— Нет, правда, я сам присутствовал, когда он произносил речь по поводу назначения его рейхсканцлером. Говорю вам, его заявления о созидательном идеализме звучали очень честно и убедительно, он говорил от души, никто и усомниться в этом не посмел. Поверьте, тогда его слова так запали нам в душу, что мы все почувствовали — в Германии грядет новая эпоха.

Послеобеденное заседание.

Когда нацистское правительство обернулось диктатурой, а не коалицией, Папен в своей марбургской речи в 1934 году попытался обратиться к немецкому народу. Он клеймил позором попрание прав человека, свободу слова и вероисповедования, материализм безбожников, отказ от духовного, беззаконие, византинизм, бюрократизацию общества и многое другое, что нацисты пытались затушевать, ссылаясь на революционную необходимость. (На скамье подсудимых оба адмирала единодушно сочли Папена изменником.)

Геббельс наложил запрет на опубликование этой речи. Папен заявил Гитлеру о своей отставке. Однако Гитлер считал все недоразумением и уговорил его остаться. Но Гитлер обманул его, потому что Функ получил от него приказ сообщить Гинденбургу о самоуправстве Папена и передать ему о желании Папена уйти со своего поста.

(Описывая в деталях свой арест во время путча Рема, Папен сумел вогнать в краску Геринга, который, с напускным равнодушием откинувшись на спинку стула — заученная поза в моменты волнения или смущения, — продолжал пристально следить за ходом его речи.)

В этой чистке погиб один из адъютантов Папена, а еще двое были брошены в концентрационный лагерь. Три дня спустя после их ареста Геринг представил все как досадное недоразумение. Папен, добившись аудиенции у Гитлера, потребовал от него принять заявление об его отставке.

В перерыве Шахт подтвердил, что все в речи Папена соответствует истине. Однако, продолжал бывший управляющий имперским банком, он готов спорить на что угодно, что обвинитель не замедлит спросить Папена, почему же тот после столь возмутительного инцидента опять решил вернуться в правительство Гитлера.

Функ подтвердил, что действительно получал соответствующий приказ Гитлера и поставил в известность Гинденбурга. Реакция престарелого Гинденбурга была лаконичной: «Каждый, кто проявит недисциплинированность, должен уйти!»

Ширах в беседе со своим адвокатом недоумевал, как Папен мог вернуться в нацистское правительство. Единственным, по его мнению, объяснением, может служить то, что он решился на подобный шаг под давлением католической церкви, чьи интересы в этом правительстве представлял.

Папен продолжил свою защитительную речь: вскоре после ухода его в отставку ему был предложен пост посла в Ватикане, однако он отклонил это предложение. В день убийства Дольфуса от Папена в категоричной форме потребовали занять пост посла в Вене. В качестве предварительного условия Папен выдвинул отзыв Хабихта, нацистского подстрекателя, на чьей совести было убийство Дольфуса.

(При этих словах Геринг, оживившись, сказал Гессу: «Это гнусная ложь — Хабихта отозвали еще раньше!»)

Далее Папен заявил, что согласился принять этот пост лишь из соображений долга.

(Геринг продолжал злиться: «Я слышать не могу эту ерунду, эту ложь от начала и до конца!» Далее последовали проклятья в адрес Папена: «Трус! Трусливый заяц! Лжец!»)

Когда Папен вернулся на свое место на скамье подсудимых, кое-кто из обвиняемых, в том числе и Франк, выразили ему свою благодарность за речь, но их мнению, вполне достойную государственного деятеля. Но не успел Папен покинуть скамью подсудимых, чтобы уйти в свою камеру, как Франк заявил остальным обвиняемым: «Теперь легко говорить… Теперь он разыгрывает из себя человека чести, значимую персону. Какого же дьявола он не перебрался в Соединенные Штаты сразу же после 30 января? Теперь бы вернулся оттуда тоже значимой персоной — сидел бы в зале среди публики и посмеивался над нами».

Франк и Фрик продолжали бубнить о попытках Папена откреститься и от партии, и от Гитлера, ревностным почитателем которого он был всегда.

Тюрьма. Вечер

Камера Франка. Вечером в беседе со мной Франк представил другую версию оценки Папена:

— Ах, этот добрый старина Папен! Будто лисица в капкане! Ха-ха-ха! Пытался, видите ли, делать все от него зависящее, как настоящий националист. А у него любой обязательно спросит: «Почему же вы оставались, когда Гитлер черт знает что творил?» Ха-ха-ха! Ему самое место в Швейцарии возле этого Гизевиуса, они бы там сообща ковали планы покушений и заговоров против Гитлера! До 1934 года он вел себя, как подобает, до самой своей отставки, а потом вернулся и подумал, а может, я еще и пригожусь им. Но вот сплоховал! Ха-ха-ха-ха! Перепутал в драме конец с началом. Надо было по-другому заключительный акт изобразить. Комедия-то стала трагедией! Ха-ха-ха-ха-ха!!!