Читать книгу - "Яков Блюмкин. Ошибка резидента - Евгений Матонин"

Блюмкин полностью капитулировал в первые же дни своего пребывания за решеткой. К тому времени, когда его арестовали формально, он уже был готов на всё. И порвать с оппозицией, и бороться с ней. Троцкий потом будет писать, что признание Блюмкиным своей вины сфальсифицировано Сталиным, но вряд ли это так. Он действительно был раздавлен и просил только об одном — поверить ему.

«Я прошу партию и ОГПУ оказать мне… доверие, — писал Блюмкин в заявлении, адресованном ЦК и ЦКК ВКП(б). — Единственная гарантия, которую я могу дать при этом, состоит в том, что я постараюсь это доверие оправдать на деле, в еще большей степени, чем это делал, идя от левых эсеров к большевизму… Я убежденно заявляю, что теперь принадлежу партии с головы до ног и что в той борьбе, которая ей предстоит, в дьявольски сложных и трудных условиях, в борьбе за генеральную линию, которую придется с кровью вырывать у капиталистических элементов города и деревни, за подготовку, организацию и развитие международной революции, за защиту СССР, партия может мною располагать без остатка как дисциплинированным членом партии. Я не только полностью, по всем пунктам, разрываю с оппозицией, но готов по первому приказанию партии в той форме, в какой она сочтет это нужным, по мере сил своих вести активную борьбу против этой оппозиции».

Он тесно сотрудничал со следствием и по профессиональным вопросам. Руководство ОГПУ теперь опасалось, что резидентура в Константинополе «заражена троцкизмом» и решило ликвидировать ее. Агранов попросил Блюмкина написать письмо Николаю Шину с указанием «ликвидировать контору» и выехать в Москву. Но так, чтобы он не догадался о том, что Блюмкин арестован.

Блюмкин энергично взялся за письмо. Написал он его 22 октября.

«Здравствуй, Колюшка!

Ты, вероятно, недоумеваешь (а заодно поругиваешь меня) по поводу того, что, рассчитывая пробыть в Москве одну-две недели, я задержался здесь на целых два месяца. Для меня самого это явилось неожиданностью. Но такова сложная природа нашей работы. В одном из западных пунктов, на котором, в частности, базировалась наша константинопольская лавочка, у нас произошло неожиданное осложнение, и понадобилось ждать выяснения этого столько времени… Первый вывод, к которому после долгих обсуждений… с моим высоким начальством мы, наконец, пришли, — это свернуть нашу лавочку в Константинополе, как базу нашей работы, и перенести ее в другой пункт.

Короче говоря, Колюшка, немедленно с получением сего приступай к ликвидации. Сделай это очень спокойно и выдержанно — никакой, решительно никакой опасности нет.

Распусти слух, увязанный, разумеется, со всем, что ты говорил ранее по поводу моего отсутствия или отъезда, что ввиду явной невыгодности предприятия именно в Константинополе, патрон, занятый другими операциями, распорядился ликвидировать контору…»

Далее Блюмкин предписывал Шину выезжать в Одессу нелегально, «чтобы не пачкать паспорт советской визой». Он уверял, что с большим трудом убедил свое начальство разрешить Шину приехать в СССР. Якобы сначала его хотели перебросить на другое место работы прямо из Константинополя, но он, Блюмкин, чуть ли не поругался с руководством и «выбил» разрешение на его приезд в Советский Союз. «Стоишь ты этого?» — с пафосом спрашивал он. «Если я смогу, то приеду в Одессу тебя встретить, хотя очень занят подготовкой нашей работы в другом пункте, — обещал Блюмкин. — Мне очень хочется, чтобы мы встретились именно в Одессе, городе нашего детства».

В постскриптуме Блюмкин просил Шина привезти ему пару замшевых перчаток, так как свои он потерял, писал, что мечтает сразиться с «маэстро Шином» в шахматы.