Читать книгу - "Свято место пусто не бывает: история советского атеизма - Виктория Смолкин"

Во многих отношениях историю храма Христа Спасителя можно воспринимать как аллегорию судьбы религии и атеизма в рамках советского коммунистического проекта. Большевики воспринимали разрушение символов старого мира как способ во всеуслышание заявить о своем видении будущего. Но поскольку разрушение религиозных объектов, символов и традиций несло в себе явное антирелигиозное послание, оно едва ли могло укрепить приверженность народа делу коммунизма. Тот факт, что собор был разрушен якобы для того, чтобы освободить место для Дворца Советов, а дворец так никогда и не воплотился в реальность, подчеркивает, что после разрушения святынь осталось пустое место. То, что это место пустовало десятилетиями и было наконец занято плавательным бассейном – пространством современного досуга, которое едва ли можно считать памятником утопическим революционным обещаниям, – красноречиво свидетельствует о попытках советского атеизма наполнить новым смыслом созданное им пустое место.

* * *

Почему же Коммунистическая партия Советского Союза срежиссировала развод между коммунизмом и атеизмом, между коммунистической идеологией и политической властью? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо вернуться к тому, какую роль коммунистическая идеология играла в советском проекте, а атеизм – в коммунистической идеологии. В рамках советского коммунистического проекта идеология выполняла две существенные функции: теоретическую и практическую. В теории советская идеология представляла собой пространство для развития марксистско-ленинского учения применительно к меняющимся историческим условиям, и задачи идеологии состояли в том, чтобы отвечать на вопросы, рассматривать проблемы и разрешать противоречия по мере их возникновения. На практике идеология была механизмом, необходимым партии для воспитания сознательных коммунистов и создания гармоничного советского общества.

С самого начала религия была для советского коммунистического проекта дестабилизирующей силой. Как постоянно напоминали руководству идейно подкованные партийные кадры и советские активисты, религия была единственной идеологической альтернативой марксизму-ленинизму, которой было дозволено легально существовать в замкнутом мире советского общества. Тем не менее вплоть до 1970‐х гг. религия еще как-то вписывалась в идеологический нарратив, поскольку ее по-прежнему можно было рассматривать как отмирающее явление. Возвращение религии – сначала в советскую культуру, когда при Брежневе интеллигенция «обратилась к духовности», затем в медийное пространство, когда во времена Горбачева о религии стали говорить в позитивном ключе в печати и на телевидении, и, наконец, в общественную жизнь, когда в 1988 г. было официально санкционировано празднование тысячелетия христианства на Руси, – подорвало внутреннюю стройность советской коммунистической идеологии⁹⁶⁷. Возвращение религии привело к тому, что атеизм становился чуждым элементом. Если в 1970‐е гг. пропагандисты поднимали на щит образ убежденного атеиста как противовес индифферентной молодежи, то к концу 1980‐х гг. убежденные атеисты стали восприниматься как догматичная секта, маргинальная – если не чужеродная – по отношению к государству.

Возвращение религии подорвало основы той системы, нравственная и политическая легитимность которой держалась на постоянном публичном воспроизведении официального нарратива. Для устойчивости советской коммунистической идеологии была исключительно важна идейная последовательность, и в этом отношении атеизм был необходим, чтобы подкреплять претензии партии на монопольное владение истиной и доказывать нелегитимность притязаний ее конкурентов. Однако к 1988 г. советское руководство убедилось в концептуальных противоречиях и практической неэффективности атеизма. Партийная верхушка уже не была уверена, что идеология марксизма-ленинизма сможет преодолеть пропасть между Коммунистической партией и советским обществом. Атеизм оказался неспособен помочь партии справляться с охватившим советское общество социальным кризисом или удерживать все менее прочную монополию на власть. Тем не менее КПСС пыталась сохранять идейную верность атеизму даже после 1988 г. Важнейшие перемены заключались в том, что теперь партия отделяла собственную атеистическую платформу от той позиции, которую было вынуждено занять государство по отношению к религии, – а это означало, что партия отказалась от своей монополии на истину. Отказ Коммунистической партии от атеизма и поощрение религии пошатнули устои идеологии марксизма-ленинизма, что, в свою очередь, подрывало легитимность партии, которая всегда выступала против политических, идеологических и духовных притязаний религии и считала, что путь к коммунистическому обществу лежит через отмирание религии. Поэтому советский атеизм не умер; он был отвергнут той политической силой, которая убедилась в его непригодности для удержания власти. Брошенный в ходе развода между коммунистической идеологией и государственной политикой, советский атеизм оказался осиротевшим детищем утопии.

История советского атеизма в значительной степени помогает понять логику едва ли не самых запутанных взаимоотношений в советской истории: отношений между партией и государством. Распространенное использование термина «партия-государство» для характеристики советского политического строя предполагает, что государство как таковое не было значимой политической целостностью. И в значительной степени это справедливо – поскольку в течение большей части советского периода принятие политических решений было сосредоточено в высших эшелонах КПСС, тогда как государство выступало в основном как исполнитель партийной воли. Но тем не менее государство никогда не было полностью поглощено партией. Оно сохраняло институциональную автономию, которая поддерживалась благодаря юридическому разделению партийных и государственных органов. Даже если это разделение было правовой фикцией (поскольку власть была сконцентрирована в руках партии), оно создало условия для падения партийного господства. Когда партия вместе со своей идеологией утратила общественную легитимность и поддержку, она оказалась политически бессмысленным институтом

Независимое Российское государство оказалось одновременно и новым, и старым. Это была неоперившаяся демократия, которая при этом позиционировала себя как государство с тысячелетним наследием, обеспечивающим ее моральную легитимность, – нарратив, который в некотором смысле поддерживался православной церковью и был освящен публичным празднованием тысячелетия крещения Руси в 1988 г. – событием, которое стали называть «вторым Крещением Руси»⁹⁶⁸. Установка памятника князю Владимиру в центре Москвы в 2016 г. стала визуальной кульминацией этого политического нарратива⁹⁶⁹. Она ясно показала, что Российское государство отвергает новый мир, провозглашенный в 1917 г., и принимает старый мир, главной ценностью которого является именно то, что он старый.