Читать книгу - "Корабли идут на бастионы - Марианна Яхонтова"

Но сейчас Абдулла твердо верил в пристрастие к себе Магомета, потому что его били палками за весь поход всего три раза, тогда как другие получали экзекуцию по крайней мере раз в неделю.

Матросы не хотели ждать Абдуллу. Они спешили за табаком, которого давно не было на кораблях.

Абдулла один заковылял к базару, когда его неожиданно обогнал Кара-али, лоцман с корабля адмирала Фетих-бея. Он почему-то рассмеялся прямо в лицо Абдулле, что совсем не полагалось почтенному турку.

– Ты что отстал от своих? – спросил он. – Уж не хочешь ли бежать?

– Зачем бежать? – спросил Абдулла.

– Смотри, вздернет тебя на рею русский адмирал.

– Я не хочу бежать, – отвечал Абдулла в испуге.

Кара-али снова оскалил, как лисица, свои белые зубы и быстро свернул в один из узких переулков.

Абдулла часто видел русского адмирала в госпитале и даже говорил с ним, когда тот подходил к его койке. Абдулла теперь надеялся, что в случае какой-нибудь неприятности русский адмирал в силу давнего знакомства будет к нему снисходительней. Поэтому с самым легкомысленным видом он потыкал пальцем тунцов, лежавших в корзинке у торговца, и сказал пренебрежительно:

– Плохая рыба, ничего не стоит.

У женщины, продававшей медные кольца и серьги, он взял пару серег, взвесил их на ладони, и хотя женщина и не думала выдавать медь за золото, Абдулла сказал:

– Не настоящий твой товар, фальшивый.

Так проходил он около часа, осматривая товары и делая солидные замечания. Так как денег у него не было, то оставалось лишь всем пренебрегать. Он жалел лишь о том, что сицилийские торговцы не знали турецкого языка, а следовательно, не могли и почувствовать всей справедливости его оценки.

Кроме критики, Абдуллу занимали женщины. Он только дивился тому, какое несметное количество красавиц создал Бог. С тех пор как Абдулла попал на корабль, прошло около двух лет. За это время он видел женщин только издали, и чем больше проходило времени, отделявшего его от семьи, тем красивее казались ему женщины, встречавшиеся в чужих странах.

И вдруг перед ним неожиданно остановилось такое дивное создание, какое можно встретить лишь в раю. Абдулла видел прекрасные розовые щеки, нежные, как спелые персики, блестящие голубые глаза и рот, как цветок. Абдулла никак не думал, что цветы могут смеяться, но рот смеялся, показывая чистейшие жемчужины зубов. Абдулла замер, пораженный. А женщина вдруг протянула руку и погладила его взъерошенные длинные усы. Абдулла радостно засмеялся, но не посмел даже шевельнуться. Грозный приказ на эскадре запрещал турецким матросам приближаться к женщинам чужих стран. А потому Абдулла продолжал неподвижно стоять, весь погруженный в восторженное созерцание.

Красавица неожиданно вскрикнула, отшатнулась и побежала по улице. Крик ее вился за ней, как лента. Абдулла невольно оглянулся, чтоб посмотреть, что ее испугало. Трое людей бежали прямо на него, размахивая чем-то похожим на палки. Из переулков и дверей домов выскакивали другие, и все устремлялись к Абдулле. Но он еще не понимал, что вся эта толпа бежит к нему, и с той же не успевшей исчезнуть радостной улыбкой глядел ей навстречу.

Вдруг страшный удар, от которого все почернело в глазах Абдуллы, обрушился на его голову.

Абдулла пошатнулся и невольно прикрыл голову руками. Тогда кто-то ударил его по рукам, и на лицо Абдуллы хлынула кровь. Он ничего не понимал и невольно пытался схватиться за пояс, где был засунут его кинжал. Но перешибленные, разом вздувшиеся пальцы его беспомощно повисли. К нему подскочил человек, в руке которого был зажат камень, и новый удар по голове свалил Абдуллу с ног.

Люди, окружавшие его, неистово вопили:

– Турки грабят Палермо! Они бесчестят женщин! Бейте его! Он хотел надругаться над моей дочерью!

Абдулла лежал на земле, и над ним метались люди. Они били чем попало и топтали его сразу обмякшее тело. Визжали и бегали, пытаясь заглянуть через спины мужчин, испуганные женщины. Было видно, как мелькала синяя куртка турецкого матроса, словно он с невероятной быстротой вертелся с боку на бок. Несколько человек ухватились за босые изуродованные ноги Абдуллы и поволокли его к берегу. Но длинное тело в изорванной грязной рубахе, насквозь пропитанной кровью, показалось слишком тяжелым, и люди кинули его, как негодный мешок, около опрокинутой корзины с тунцами, которых Абдулла трогал пальцем с таким пренебрежением.

В ту минуту, когда распухшая, почти черная голова Абдуллы качнулась последний раз и уткнулась в землю, раздался дикий бешеный визг. Турецкие матросы, выхватывая на бегу кинжалы, бежали по набережной. Впереди всех, ощерившись и яростно крича, размахивал обнаженной саблей лоцман Кара-али.

Полетели лотки и корзины. С плачем заметались женщины.

Апельсины, как оранжевые ядра, раскатились по земле. Люди наступали на них, и они лопались со странным писком. Ноги скользили в пахучей сладкой жиже. Тяжело дыша и призывая пророка, турки били и уничтожали все, что можно было уничтожить. Высокий сицилиец, подняв над головой скамейку, действовал ею, как палицей. Отчаянно кричали и хлопали крыльями вырвавшиеся у торговцев гуси, которых давили тяжелые ноги солдат.

Кара-али кинулся к шлюпке, которую охраняли два матроса.

– Христиане бьют мусульман, – сказал Кара-али и больше не прибавил ни слова.

Матросы молча схватились за весла.

Когда шлюпка, как стрела, вылетела в море, на набережной уже шло настоящее побоище. Среди лязга оружия раздавались ружейные выстрелы.

Кара-али и матросы гребли изо всех сил.

Едва шлюпка подошла к ближайшему кораблю турецкой эскадры, Кара-али бросил весла и встал во весь рост.

– Христиане бьют мусульман! – прокричал он, и голос его далеко разнесся по поверхности моря. – Скорее на берег, в Палермо!

Шум, топот и крики на корабле доказали, что там слышали призыв Кара-али. Тогда лоцман снова схватил весла, и шлюпка пошла к другому кораблю.

Спустя четверть часа словно шторм гудел над турецкой эскадрой. Никогда, даже во время сражений, турецкие матросы не работали с такой лихорадочной быстротой. Менее чем в двадцать минут были спущены мелкие гребные суда. Вооруженные матросы, не слушая уговоров офицеров, скатывались в шлюпки, как дождь. Да и не все офицеры пытались удерживать их. Некоторые сами бросались в шлюпки, ибо неверные всегда казались им тайными и явными врагами.

Никто не знал причины начавшегося на берегу побоища. Никто не мог объяснить, почему сицилийцы ни с того ни с сего вдруг напали на матросов союзной эскадры. Казалось, и неприязни никакой не было, и делить было нечего, а люди кинулись убивать друг друга. Но чем непонятнее и бессмысленнее было то, что происходило на берегу, тем скорее овладели умами турецких команд те слова, что были произнесены лоцманом Кара-али.

Кара-али крикнул, что христиане бьют мусульман. И этой вечной общей формулы было достаточно, чтобы объяснить матросам и офицерам их общую ярость.