Читать книгу - "Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо"

С подобным поистине минимальным оснащением мокены весь год проводят в море, на которое обрушиваются непрерывные бури. Бенгальский залив — одно из самых неспокойных мест, где развито мореплавание; это залив моря, в котором плавал Синдбад, где перемена ветра могла разорить или принести богатство и где согласно тексту середины XX века экипажи китайских джонок не могли продержаться без крепких напитков^[802]. Здесь «цивилизованные» морские бродяги рассказывают о кораблекрушениях истории длиной в мачту своего корабля. Морской народ переносит проливные дожди и тайфуны, которые приходят каждый год летом; в это время оран лауты неделями почти не спят и почти не способны добывать пищу. Когда море успокаивается, приходится считаться с малайскими пиратами; в таких обстоятельствах лучшая защита, наиболее рациональная стратегия выживания — бедность. В воде, на которой живут оран лауты, множество акул, так что когда моряки готовят рыбу, отбросы оставляют на дне лодки: бросить их за борт значит привлечь постоянное общество свирепых хищников. Жизнь на кабангах проходит в атмосфере гниения.

У этих людей есть два вида науки: во-первых, умение строить лодки и знание необходимых для этого материалов; и во-вторых, как замечает Уайт, «они знают о рыбах и раковинах все, что можно узнать путем наблюдения»^[803]. Искусство их сводится к плетению циновок, да и те обычно делаются одинаковыми и почти без украшений. Танцы и музыку — они традиционно играют на бамбуковых флейтах — ко времени, описанному Уайтом, они почти забросили, объяснив ему: «Наше время — время печали». Зависимость от природы, по существу, не оставляет им времени ни для чего другого. Они живут в море и радуются жизни, но не утверждают, что выбрали эту жизнь добровольно. Они утверждают, что были процветающим народом крестьян, но вторжения с севера, из Бирмы, и из Малайзии, с юга, заставили их переселиться в море. Они уходили все дальше на острова, спасались в лодках, когда приходили захватчики, и наконец совсем оставили берег. Их самоназвание буквально означает «потонувшие в море»^[804].

Опыт морского народа Малайзии — крайний случай использования моря как мизансцены цивилизации. Вывод напрашивается. Роль моря в истории цивилизации ограничена двумя аспектами: во-первых, моря становятся дополнительным источником продуктов и материалов для сухопутных общин, живущих на берегу; во-вторых, моря служат коммуникации между цивилизациями. Под «морской цивилизацией» я понимаю цивилизации, сформированные этими двумя аспектами. Независимо от окружения: жаркое оно или холодное, дождливое или сухое — именно эти два аспекта позволяют поместить их в один класс.

Узкие берега: Финикия и Скандинавия

Обычно морские цивилизации обращаются к морю из пустынных или скалистых местностей. Финикийская цивилизация, процветавшая в течение тысячи лет с тринадцатого века до н. э., возникла на плодородном, но узком берегу там, где сегодня Ливан; ширина этой полосы всего несколько миль, а за ней начинаются Ливанские горы. Само название финикийцев говорит о торговле: оно почти несомненно означает «поставщики пурпурной краски» — производимая в Тире краска в древности пользовалась особым спросом на Западе. Подобно всем подобным названиям, оно дано финикийцам извне, но у финикийцев была собственная единая культура, были свой язык и своя территория. Если воспользоваться словом, дающим легко распознаваемые ассоциации, они были ханаанцами своего побережья. Спустя триста лет после их исчезновения римский поэт вспоминал о финикийцах как об «умном народе, процветавшем в войне и мире. Они добились превосходства в письме, литературе и в прочих искусствах, а также в мореплавании, войне на море и в государственном управлении». Соответствующая скандинавская приморская история развертывалась дольше и происходила в контрастирующем окружении; но она дает удивительные параллели, которые показывают, что Средиземное море было не единственным цивилизованным морем Европы.

Перед финикийцами лежали воды, доступные благодаря множеству удобных гаваней. Позади них вставали кедровые и сосновые леса, поставлявшие ценные материалы для строительства кораблей и для вывоза. Именно эти корабли, согласно Библии, привозили царю Соломону золото Офира; тирский царь Хирам предоставил Соломону материалы для строительства храма в обмен на продовольствие и масло. Финикийские ремесленники изготовили чашу Ахилла для смешения вина, а финикийские моряки «пронесли ее через туманные воды»^[805]. У своих греческих конкурентов финикийцы приобрели репутацию коварного народа: стать объектом клеветы — свидетельство больших достоинств.

Леса Ливана давали строительный материал корабельщикам безлесного Египта. Живой отчет о поездке для покупки леса в 1075 году до н. э. оставил Венуман, купец, посол фараона и служитель культа Амона. «Я, Венуман, — начинает он, — направился из Египта в Великое Сирийское море, руководствуясь только светом звезд, и доплыл до царства Зекера Бала, правителя Библоса». Венуман остановился в харчевне и установил алтарь Амона, покровителя путешественников. Вначале царь отказался принять его, предпочитая, как пишет Венуман, сохранить лес для собственных кораблей. Но далее египетский источник излагает стратегию переговоров, часть которой — драматичная перемена положения. Царь, услышав пророчества приезжего, поздно вечером приглашает к себе посла.

«Я застал его в верхнем покое дворца, — пишет Венуман, — и, когда он отвернулся от окна, волны великого моря Сирии с силой плескали за его головой». Переговоры начались с того, что обе стороны встали в позу. «Я прибыл, — начал Венуман, — заключить контракт на поставку леса для великого и благородного корабля Амона, царя богов. Как делал твой отец и как делал отец твоего отца, так должен поступить и ты. Дай мне лес с ливанских холмов для постройки корабля».

Зекер Баал выразил негодование: его сотрудничество — это не дань. Он даст лес, только если за него заплатят. «Когда я громовым голосом, от которого раскалывается небо, отдам приказ Ливану, лес будет доставлен к морю». Венуман возразил: «Нет корабля, который не принадлежал бы Амону. Само море принадлежит ему. И ему же принадлежит Ливан, хотя ты говоришь: «Он мой». Сделай, что велит Амон, и у тебя будут жизнь и здоровье».

Тем не менее Венуман отправился назад в Египет и вернулся с четырьмя кувшинами золота и пятью серебра, с тканями и одеждой, с пятьюстами бычьими шкурами и тремястами веревками, с двадцатью мешками чечевицы и тридцатью корзинами рыбы. «И правитель был доволен, он дал триста человек и три тысячи быков, и они доставили лес. Всю зиму они занимались этим и доставили лес к морю»^[806].