Читать книгу - "Габриэль Гарсиа Маркес - Сергей Марков"

Я пошёл проводить Маркеса, чтобы смикшировать случившееся. Но он вдруг рассмеялся:

— У меня, пожалуй, в жизни не было столь прелестно-абсурдной встречи в редакции — румын Ионеско, ирландец Беккет, швейцарец Дюрренматт отдыхают по сравнению с вами, русскими! У вас что, все такие?

— Все! — заверил я.

— Кто-то из ваших прекрасных дам сунул номер телефона, — сказал Маркес, извлекая мятую бумажку из кармана клетчатого пиджака, с интересом её разглядывая и вдыхая аромат «Шанель № 5». — Я опоздал в «Россию» на «Ночь карандашей», Эктор на меня обиделся. Расскажу ему хоть о нашей фантасмагорической пресс-конференции…

Но суть того эпизода с «Огоньком» вот в чём. Ретушёрша Галина попросила меня перевести надпись на книжке, сделанную Маркесом. Ровным, тщательным почерком (факт: большие писатели старательно надписывают книги) он написал, что всё у неё будет хорошо, но пока она просто не встретила достойного её мужчину. Над нашей перезревающей красавицей подтрунивали в редакции. А она поверила. И ждала. Перечитывая Маркеса. Надеюсь, дождалась.

В воспоминаниях журналиста Владимира Весенского о том приезде Маркеса в Москву и других встречах наш герой открывается с новой стороны, предстаёт едва ли не ведьмаком:

«Мы с Геннадием Бочаровым, для друзей просто Гек, обедали в ресторане высотной гостиницы „Гавана Либре“ на самом последнем, 25-м, этаже. За соседним столиком, лицом ко мне, сидел мой давний приятель из Колумбии, известный в Латинской Америке бард и поэт. Он оживлённо обсуждал что-то с сидящим ко мне спиной человеком. Поймав мой взгляд, колумбиец поднялся и подошёл к нашему столику: „Я сижу с Маркесом, хочешь познакомлю?“ — спросил он… Маркес ждал, когда с ним сможет встретиться Фидель Кастро. Нам везло. Фидель был занят, и встреча откладывалась со дня на день. Когда мы прощались с Маркесом в третий раз, он строго спросил: не собираетесь ли вы, ребята, что-то написать об этих разговорах? У меня ёкнуло сердце. Вдруг он скажет: ничего не пишите, поговорили, и ладно… Я перевёл вопрос Маркеса Геку, и тот, как мне показалось, нахально ответил: не считаете же вы, маэстро, нас такими наивными… Маркес засмеялся, он вообще быстро переходит от полной серьёзности к веселью и смеху, и сказал: я запрещаю вам писать только то, о чём мы не говорили. А говорили мы о многом… Бочаров, влюблённый в Хемингуэя, пытался выяснить, что Маркес думает о его жёсткой, скупой и выразительной фразе, о Хеме как о романисте, о его отношении к любви. Мы сказали: Хемингуэй говорил, что если ты пишешь роман и одновременно влюблён в женщину, то лучшее ты отдашь ей. А что вы думаете по этому поводу? Маркес задумался на мгновение. „Сначала нужно решить проблему любви, а потом писать“, — сказал он».

Потом Весенский многажды встречался с Маркесом:

«Габриель и Мерседес устали в Москве от протокола официальных приёмов и попросили меня устроить неформальную встречу с друзьями. „И чтобы была гитара“, — сказал Маркес. Решили устроить ужин у Бочаровых. На ужин, оставив сыновей в Большом театре, Габриель и Мерседес, это его слово, „удрали“ со спектакля. Я их забрал от гостиницы „Россия“, и мы поехали на Алтуфьевское шоссе. На ужин собралось, наверное, человек восемь друзей дома. Ужин был отменный. Потом начались весёлые разговоры, анекдоты, шутки, расспросы… И вдруг Ярослав Голованов достал из-под стола одну книгу „Сто лет одиночества“ и попросил автограф для его друга, который не мог прийти на встречу. Габриель насторожился, но подписал. Слава достал из-под стола ещё одну книгу. Снова просьба подписать. Потом ещё одну. Маркес был вне себя, но виду не подал. Последней Слава попросил подписать книгу ему и его жене, сидевшей по правую руку от Габриеля. Тот внимательно посмотрел на одного и другого супруга. Раскрыл книгу, прочертил пунктирную линию сверху вниз посреди страницы. Нарисовал внизу ножницы, спросил, как зовут того и другого, и написал: „Разрезать здесь в случае развода“. Надпись он сопроводил историей: „Самый первый экземпляр ‘Ста лет одиночества’ я подарил моим друзьям, в доме которых мы жили, поскольку денег на найм квартиры у нас с Мерседес не было. Вот теперь эти состоятельные люди развелись. И единственным спорным вопросом оказалось владение этим экземпляром книги. До сих пор судятся“, — закончил он. Через некоторое время Ярослав и его жена разошлись. Я часто думаю, вспоминая этот эпизод: у Маркеса такой острый глаз, что он заметил намечавшийся раздор в семье, или это опять брухерия, ведьмацкая сила гремучей смеси латиноамериканских кровей?..»

В те же дни в Москве Маркес выступил в необычной для себя роли театрального режиссёра и даже гримирующегося лицедея.

Маркес и театр. Почти все большие писатели-романисты рано или поздно обращаются к театру. Но мало кому удаётся покорить Мельпомену. Примеров множество, от Золя и Бальзака до Толстого, Достоевского, Тургенева, Хемингуэя… И «Живой труп», и «Пятая колонна» — прежде всего материал для чтения. Чехов (которому Лев Николаевич Толстой настоятельно рекомендовал «пьес не писать») — одно из исключений, которое, как известно, подтверждает правило, и он всё-таки не романист. Конечно, и Маркеса Мельпомена влекла, его произведения ставили — и в Мексике, и в Колумбии, и во Франции, и в Испании… Мне доводилось видеть спектакли по его вещам в Праге, Гаване, Швеции… Справедливости ради следует отметить, что успехом маркесовского масштаба, то есть в сравнении с его прозой, ни одна театральная постановка по его произведениям пока не увенчалась. Мало того: с театром связан и один из уникальных в жизни нашего героя провалов. После премьеры в Национальном театре имени Сервантеса в Буэнос-Айресе 20 августа 1988 года спектакля по его пьесе «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине» авторитетнейший театральный критик Освальдо Кирога написал в газете «Ла Насьон»: «Трудно узнать автора „Ста лет…“ в этом длинном монологе женщины, уставшей жить без любви… Автор совершенно не владеет драматургическим языком. „Любовная отповедь…“ — поверхностная, скучная, утомительная мелодрама». А сын Гарсиа Маркеса, кинорежиссёр Родриго сказал профессору Мартину, что отец безнадёжен по части диалогов даже в своих романах, не говоря уже о драматургии.

Но задержимся на одной из театральных историй, связанной с Маркесом и произошедшей в эпоху наших перемен. Вот что рассказал мне известный актёр, режиссёр Вячеслав Спесивцев, первым отважившийся поставить Гарсиа Маркеса в стране победившего социализма:

— В конце 1970-х Маркес был у всех на устах. Как ко мне попал роман «Сто лет одиночества», не помню, но помню, как был им потрясён. Он был ещё в каком-то плохом переводе, перепечатанный на машинке, изданный где-то в Молдавии. Я сказал себе: «Вот бы это поставить!» А роман был запрещён. Но я решил, дескать, раз опубликован, значит, поставлю. Я-то не знал, что секретарь ЦК Молдавии получил за это втык, да ещё какой — будь здоров! У меня был тогда Театр на Красной Пресне, очень популярный, но тем не менее молодёжный, где-то студенческий. Мы ставили Шукшина, Айтматова. Распутина…

То ли потому, что мы были молодёжным театром, то ли по какой-то другой причине, но нам спускалось до поры до времени — даже то, что не позволили бы другим театрам. И я провёл «Сто лет…» как дипломный спектакль ГИТИСа, где у меня был курс, а потом перевёл на основную сцену. Древо рода Буэндиа я прочёл в прямом смысле: было сварено из металла огромное, семиметровое дерево с деревянными планками — ветками. На ветках лежали персонажи. Ствол был начало рода — внизу сидели Хосе Аркадио и Урсула, дальше шли Амаранта и все прочие члены семьи, а на противоположном конце сидел полковник Аурелиано Буэндиа. А потом это древо как бы смывалось водой, и ничего не оставалось, как и в романе. Зрители говорили, что это было потрясение. Резонанс был огромный. За билетами стояли ночами. Однажды выхожу ночью из театра — старушка стоит в подъезде у касс. Я спрашиваю: «Что вы тут делаете?» Она: «В очереди стою» — и показывает номер на ладони. Я позвонил администратору и сказал, чтобы эту женщину пропустили на спектакль бесплатно на следующий день… Но на следующий день меня вызвали в ЦК партии и сказали: «Вы этот спектакль играть не будете». По мнению ЦК КПСС, «Сто лет одиночества» был романом развратным, который нашей молодёжи не нужен. Но я был молод и нагл и ответил: «А я буду играть». На что мне сказали: «Тогда вы не будете нигде играть. Вас вообще не будет в Советском Союзе». Разговор был простой и жёсткий, без образов и экивоков. «Вы дворником не устроитесь», — пообещали мне. Так и случилось потом. Спектакль закрыли, меня уволили.